Дочь моего друга
Шрифт:
Меня, циничного мудака, красивыми словами не проймешь, но сейчас Семену удается. Нашей дружбой я всегда гордился, и получить подтверждение ее эксклюзивности от человека, которого я всегда считал своим наставником, как ни крути, цепляет за душу.
Вслух я ничего не говорю, потому что открытым выражением чувств и ораторским красноречием никогда не славился, и вместо этого откупориваю коньяк.
— Ну что, вздрогнем, друг Семен?
— За успешное сотрудничество, Андрей, — соглашается тот и опрокидывает в себя рюмку.
Я тоже опрокидываю и тянусь за лимоном. Хороший коньяк, забористый. Илюха не
— Кстати, кабинет твой новый почти готов. В понедельник мебель привезут, и можешь заезжать.
— Оперативно, Андрей, спасибо, уважил. Траты на ремонт мы с тобой попилим, и даже не отнекивайся. Ты меня знаешь, люблю, чтобы все по-честному. И еще одна у меня к тебе просьба будет. Янке моей должность подыщем? Девчонка толковая, не думай, не чета нынешним прошмандовкам. На красный диплом идет.
Я, вообще, не любитель родственной пирамиды — в работе она всегда мешает, но Семена, конечно, понимаю. Какой отец своему ребенку карьерной соломы постелить не захочет?
— Подыщем. Она вроде на экономическом?
— Юрист она у меня. Пусть консультантом начнет, а там посмотрим.
— Разберемся, Семен, — киваю головой, мысленно смирившись с тем, что в офисе у меня станет на одну женскую особь больше.
Я разливаю по второй, когда из-за приоткрытого окна в доме доносятся звуки голосов. Кажется, прибыла дочь Галича. Забавно, конечно, людей спустя годы встречать. Девчонка, интересно, меня помнит? Хотя чего бы ей не помнить? Вряд ли я настолько сильно изменился.
— Здравствуй, пап, — доносится веселый голос с крыльца, от знакомых звенящих нот которого моя рука с коньяком застывает в воздухе.
Семен поднимается из-за стола и, шагнув вперед, заключает дочь в отцовские объятия. А я, блядь, второй раз за последнюю неделю чувствую себя героем тупого американского кино. Ну еще и то, что меня крепко поимели.
— Здравствуй, Андрей, — растянув карамельно-розовые губы в широкой улыбке, произносит Липучка. — Ничего, что я так, по-простому? Или все-таки лучше Андрей Вячеславович?
Вразумительных слов у меня нет, поэтому я молча киваю, пока в голове творится полная мыслительная мясорубка. Я трахнул единственную дочь Галича. Лишил ее девственности. Тощая дюймовочка, которой я в восемь лет на день рождения принес куклу Барби, неделю назад, стоя на коленях у меня дома, мне отсасывала. Полный пиздец.
5
— Вижу, узнали друг друга, — долетает сквозь скрежет прокручивающихся мозгов басовитый голос Галича. — К столу проходи давай, Ян, чего встала как неродная? Вина налить тебе?
— Немного совсем, пап. Ты же знаешь, я алкоголь почти не пью.
Пьет она, видимо, только когда к другу своего отца девственности лишаться едет.
Сидеть истуканом смысла не имеет, и я, опрокинув рюмку, вновь смотрю на Липучку, которая протискивается к столу. Одета в короткие джинсовые шорты и объемную толстовку, волосы, как и в прошлый раз, распущены, ноль макияжа. Смущенной не выглядит, шокированной тоже. Хорошо бы Семен отлучился на пару минут, чтобы остаться с ней наедине и вытрясти ответ, какого хера вообще тут происходит.
— А цветы для кого? — Липучка невинно хлопает глазами, глядя на дизайнерский веник, лежащий справа от меня на столе.
Я рычать
— Ты чего медлишь, Андрей? Дари, раз привез, — весело комментирует Галич, плюхаясь на лавку.
Сжав челюсть до хруста, я беру злосчастный букет и через стол сую его в руки застенчиво улыбающейся Липучке. Впервые женщина, с которой у меня был ни к чему не обязывающий перепихон, получает от меня цветы. Даже Надя и Арина за три года ни разу не удостоились — подарки я предпочитаю выбирать без намека на романтику.
— Они такие красивые, — Яна утыкается носом в лепестки и блаженно жмурится. — Так неожиданно и приятно, Андрей. Это ты специально для меня выбирал?
— Заказала моя секретарша, — говорю сухо и, вернув зад на лавку, тянусь налить еще коньяка. Без допинга эти семейные посиделки сложно будет пережить.
Галич наливает дочери вино и, откашлявшись, поднимает вверх стопку:
— У меня есть небольшой тост. Дадите ведь немного старику позанудничать? Так вот. Я немало лет прожил в чужой стране и долгое время полагал, что меня все устраивает: климат, люди, обстановка. Но вот вернулся в Россию и понимаю, что просто мирился. Сейчас я чувствую себя дома, и в этом немалая ваша заслуга, моя семья. Я благодарен тебе, Андрей, — Семен поворачивается ко мне и щурит голубые глаза, — за то, что, когда я предложил тебе идею партнерства, ты не отказал. Дослушай меня, не перебивай. Я жизнь немалую прожил и видел разное: и как друзья детства предают, и как брат на брата из-за денег с ножом лезет, и всегда старался окружать себя только теми людьми, для которых человеческие ценности созвучны моим. Бизнес, бабки, власть — это ведь не самое главное. Я терял друзей и партнеров один за другим, потому что видел, как жизнь их ломала, уничтожая тот стержень, который я в них ценил. То, что сегодня мы за этим столом сидим втроем, о многом говорит. В тебе этот стержень я много лет назад разглядел, Андрей, и по сей день его вижу. Спасибо тебе за веру.
Семен опрокидывает рюмку, я — следом. Кажется, Липучка отхлебывает вино, но я на нее не смотрю. Умеет Галич сказать, чтобы до костей пробрало. Недаром ему всю жизнь люди в рот заглядывали. Ну и что мне делать сейчас? Каяться, что по незнанию дочь его испортил? Херня. Незнание от ответственности не освобождает. Да и не стану я в девчонку пальцем тыкать — дескать, она сама меня развела, а я, прости, друг, ее пятнадцать лет спустя не узнал. Женской дуростью свои ошибки прикрывать — это уж совсем никуда не годится.
— Ты мясу глазки не строй, Ян, — Семен строго смотрит на дочь и кивает на тарелку, заполненную дымящейся бараниной. — Ешь давай. Все вы, молодежь, на салатах сидите да на кофе. А силы откуда возьмутся? А они, к слову, понадобятся, потому что Андрей Вячеславович с понедельника тебя у себя в офисе гонять начнет.
Я едва шашлыком не давлюсь. Из-за шока у меня даже из головы вылетело, что я Липучку на работу к себе взять подписался. Я тут размышляю о том, как этот ужин пережить, а на деле перспектива давиться угрызениями совести перед другом выглядит нескончаемой. Ложь я ненавижу, а ложь и утаивание правды — две равнозначные вещи, кто бы что ни говорил, и мне, очевидно, придется находить с ними компромисс.