Дочь моего друга
Шрифт:
Мне нужно увидеть его лицо, встретиться глазами. И я сразу пойму. Я с самого начала умела считывать настроение Демида, и мне достаточно поймать его взгляд, чтобы все понять.
Ладони потеют, но я не рискую оторвать их от столешницы. Кажется, это самое важное сейчас — держаться. Цепляться.
Дверь распахивается, Демид заслоняет собой дверной проем. Впиваюсь глазами в его лицо, сердце несмело трепыхается где-то в районе гортани.
Он тоже на меня смотрит, и я вжимаюсь ребрами в столешницу.
В
С жадностью разглядываю каждую черточку, каждый изгиб, каждую морщинку.
Господи, как же я люблю его. Как же люблю...
Я думала, что хоть немного без него привыкла, немного смирилась, но стоило ему возникнуть на пороге, моя придуманная реальность рассыпалась в мелкую пыль.
— Ну, привет, — с ухмылкой говорит Демид и делает шаг в комнату. И у меня сердце срывается в пропасть.
Очередное нагромождение иллюзий с грохотом осыпается вокруг, грозясь придавить меня всем своим иллюзорным весом.
Мир — это иллюзия. Мой так точно.
Боль и страдания возникают из-за желаний и, чтобы освободиться от боли, нужно разорвать путы желаний. Сама привязанность к существованию это и есть страдание.
Если меня разбудить ночью, я повторю это без запинки. Долгие беседы с отчимом и мамой не прошли бесследно.
Почему тогда то, что хорошо понимаешь умом, так тяжело принять сердцем? Почему оно все еще способно ныть и кровоточить?
Я снова попала в собственную ловушку. Но оттого, что я это признаю и осознаю, нисколько не легче.
Воздух в один миг наполняется гремучей смесью запахов дорогого парфюма, табака и мужчины. Когда-то моего, а теперь совсем чужого. Который ногой отодвигает от стола табуретку и садится прямо напротив своего ребенка.
— Привет, говорю. Ты разговаривать разучилась? Или, может, не узнала? — я не ошиблась, Демид выбрал резкий уничижительный тон. Значит, я не могу рассчитывать ни на снисхождение, ни на прощение.
Молчу, еще сильнее вцепляясь в столешницу. Демид тоже упирается в стол, его руки оказываются совсем рядом. Прямо передо мной возвышаются рельефные мышцы, увитые крупными венами. Крепкие запястья, на одном из которых защелкнут браслет с часами заоблачной стоимости.
Накрывает мучительным желанием прикоснуться к нему хотя бы кончиками пальцев. До зуда в подушечках. Фантомно ощущаю ладонями его шероховатую кожу. Но в глубине черных глаз сверкает такой огонь, что я ясно понимаю, насколько это плохая идея.
— Ясно. Решила играть в молчанку. Или собираешься с мыслями, чтобы пореветь? Ты, как я помню, на большее не способна, — Демид роняет каждое слово, как будто делает одолжение. Окидывает взглядом комнату и
Молчу, просто смотрю в черные зрачки, полностью поглотившие радужку.
Я люблю тебя. Просто люблю. Все равно люблю. Что бы ты ни говорил. И что бы ко мне ни чувствовал.
Мои надежды рассыпались прахом вместе с иллюзиями. Демид не просто меня ненавидит, он меня презирает. Представляю его лицо, если он увидит живот.
Наверное, его вывернет прямо на меня. Он и сейчас с трудом сдерживает ярость — я же вижу, как она рвется из него, как он прячет ее под маской пренебрежительного равнодушия. А когда поймет, что мы теперь навсегда связаны, точно не сможет удержать.
Он меня задавит как клопа. Надоедливого, вызывающего зуд отвратительного насекомого.
— Да блядь, Арина! — терпение мужчины лопается. Он меня и так задавит.
— П-п-прости, — выдавливаю через силу. — Прости меня, пожалуйста...
— Это все? — его глаза полыхают напротив как два ярких костра. — Это все, что ты мне можешь сказать?
— Я тебя люблю... — шепчу еле слышно, и это оказывается тем последним толчком, от которого начинается извержение.
Демид вскакивает и сметает со стола миски с рисом. Вся моя утренняя работа рассыпается по полу мелкими рисинками. Точно как моя жизнь. И иллюзии...
— Не смей, — рычит он, только мне это отчего-то напоминает рык раненого зверя, — не смей даже заикаться о любви. Я каждый день богу молюсь, что не успел на тебе жениться. Нахуй мне такая жена? Вот скажи, нахуя?
— Не нужна, — поворачиваю головой из стороны в сторону.
Я вижу, как его бесит моя заторможенность, но ничего не могу с собой поделать. Пространство вокруг кажется густым как вата. Каждый жест, каждое слово будто растягивается во времени.
— Дем, зачем ты приехал? — поднимаю на него глаза. Они сухие, я поэтому и задираю подбородок вверх. Боюсь чтобы не полилось то, что копилось внутри все это время. — Ты же обещал не искать...
— Не бойся, сама ты мне нахер не нужна. Вот зачем, — он раскрывает папку, достает оттуда документы и бросает на стол. Следом летит раскрытая папка.
Он не рассчитал силу, поэтому папка больно ударяет в грудь, а листы бумаги летят в лицо. Один плавно приземляется на пол, и Демид наклоняется, чтобы его поднять.
Его стриженый затылок оказывается прямо рядом с моим животом, и неожиданно я ощущаю сильный удар изнутри. Затем еще один. И еще.
Наш ребенок узнал своего отца и хочет обозначить свое присутствие. Разве Демид не слышит? Да он уже должен оглохнуть, так сильно малыш бьет по ребрам. Вместе с гулко стучащим сердцем.
Но Демид не слышит. Он выпрямляется и бросает лист на стол.