Дочь Некроманта
Шрифт:
Рубили от души, сплеча, молодецки хакая — раскроенные, изуродованные тела валились под ноги, их топтали, отшвыривали в сторону — то, что мгновение назад жило, превращалось в докучливую падаль.
Поток гоблинов хлынул в промежуток между частоколом и стеной валежника, увяз на копьях и топорах защитников, но, конечно, в конце концов зеленокожие смяли бы сопротивлявшихся — просто задавили бы числом.
Сперва никто ничего не понял — почему гоблины внезапно подались назад. В бою сражающийся видит только кипящий вокруг него хаос, если он станет озираться по сторонам — тотчас расстанется
Но стоявшие на частоколе видели — и уже вопили, прыгая от восторга: потому что от леса уже валили тесно сбившиеся мужики, впереди которых шагал бросивший на лицо забрало молодой воин, — и зеленокожие валились перед ним, не в силах защититься, не в силах убежать.
Это казалось невероятным: никакой человек не смог бы одновременно и нападать, и защищаться, разить и мечом, и щитом, сбивать с ног и протыкать насквозь. Воин шел, окруженный облаком алых брызг — они летели медленнее, чем разил его клинок.
Раньше о таком обитатели Тупика только слышали в сказках. Воины, способные в одиночку побеждать сотни, — такого не бывает, это знали все. Силы тают, рассеивается внимание, и первый же зашедший со спины враг покончит с удачливым ратоборцем.
Однако на сей раз все оказалось не так. У бойца, казалось, имелось не два, а по меньшей мере десяток глаз. Он видел все, что творилось и спереди, и с боков, и сзади. Гоблины разлетались в разные стороны — и куда больше оставалось оказавшихся на его пути, чем успевших избегнуть бешено крутящейся стали. Никто на частоколе не мог даже различить движений его меча. Это было высшее, не постижимое простым смертным искусство, нечто сродни волшебству — только никто никогда не слышал о таком колдовстве.
Перепуганные зеленокожие отхлынули от частокола; паника смешала их ряды, они дрогнули, не в силах выстоять перед этим ужасом, — легкие стрелы гоблинов отскакивали от прочных доспехов воина, он казался неуязвимым, и все самопожертвование зеленокожих храбрецов разбивалось о короткий свист рубящего направо и налево клинка.
Сквозь вопли и лязг железа внезапно пробился низкий и грозный рык большого рога — сотня Звияра наконец-то подходила на помощь к защитникам Тупика.
Конные десятки с гиканьем ударили в бок окончательно смешавшимся зеленокожим и погнали их прочь, к лесу, безжалостно истребляя бегущих.
Снег почти исчез, его сменила алая пелена, протянувшаяся до самых деревьев.
И напрасно бросался наперерез всадникам иной гоблин, из самых смелых или из самых глупых, потерявший голову от боевого безумия, — длинные копья дружинников разили наверняка, и вскоре, выстелив телами все поля, последние остатки зеленокожих оказались загнаны в лес.
Их преследовали до темноты, немногие, уцелевшие в этой бойне, бежали в загорье. Победа была полной, на поле, сосчитали, осталось без малого сорок сотен зеленокожих тел. Обитателям Тупика победа далась малой кровью — с полдюжины убитых, три дюжины раненых.
Молодой воин лишь равнодушно пожал плечами в ответ на неумеренные восторги жителей, не остался ни на праздничный пир, ни на тризну, вернулся обратно в свой скит; а жители, все, от мала до велика, не исключая старост и сотника Звияра, через пару дней
Удивительное дело, не правда ли?..
Набег гоблинов и их разгром под Тупиком оказался самым значимым событием зимы. Надо сказать, что другие селения Пятиречья тоже не избегли этой беды, но там дело не обошлось без большой крови, пожаров и разорения. Несколько деревенек поменьше сгорели дотла, люди с отдаленных хуторов попали в неволю, недосчитались многих бойцов охранные сотни, с большим трудом отразившие-таки находников.
После этого стали поговаривать о том, что, мол, на севере гоблинам совсем житья не стало и что, мол, вскоре они снова полезут. Самые трусливые спешно собирали пожитки, готовые бежать куда угодно, хоть на юг, в княжью кабалу, лишь бы жить поспокойнее. Народ потверже сердцем спешно отрывал кубышки и готовился весной менять меха на оружие.
Однако никто не задался простым вопросом — почему гоблины, если искали они на юге новых земель, так и не попытались там остаться? Ударить ударили, пограбили, пожгли что могли — и откатились обратно за Зубьи горы. С большим уроном их отразили только в Тупике, в других местах они при желании смогли бы закрепиться — однако вместо этого без боя отдали все немалой кровью завоеванное и оттянулись обратно в свое лесистое загорье.
И вновь пошли мирные дни — правда, на сей раз в Тупике твердо решили окружить деревню частоколом со всех сторон, да не просто частоколом, а почти что крепостной стеной. Работали, надрываясь, — весенний день, как известно, год кормит, а тут приходилось гнуть спину разом и на полях, и на строительстве.
Драгомир частенько появлялся теперь в Тупике, помогал чем мог, пуская в ход свое волшебное искусство, правда, все больше по мелочи. Видать, понял, что нельзя от народа отгораживаться; впрочем, в других селах Пятиречья о нем по-прежнему и слыхом не слыхивали.
Дело спорилось, и к сенокосу Тупик мог уже хвастаться, словно щеголиха обновкой, высоким и надежным частоколом, превратившим невеликую деревеньку в самую настоящую крепость. Селяне не поленились возвести даже две башни, смотревшие на северо-восток и на северо-запад — откуда могла прийти новая угроза.
На сей раз тревогу подняли те, кому это и положено, — всадники сторожевой сотни Звияра. Его дозор, высланный далеко на юго-восток, где заканчивался, упираясь в стены густых лесов, длинный степной язык, протянувшийся извилистой травяной рекой на несколько дней пути, — его дозор первым заметил молча топающий по степной дороге большой отряд поури.
Поури. Хуже этого — только орда огров-берсерков.
Старший дозора тихо выругался сквозь зубы и погнал двоих воинов помоложе с донесением к Звияру, сам оставшись на месте с одним напарником, таким же, как он сам, седоусым ветераном.
Воины переглянулись. Они уже сталкивались со злобными карликами — и ничего хорошего ни Мосту, ни Горному Тупику эти их воспоминания не сулили. Поури так просто не остановить, это не тупоумные гоблины, которых можно испугать, ввергнуть в панику, обратить в бегство; поури не боятся никого и ничего.