Дочь обмана

Холт Виктория

Я оглядела Матильду Грей. Ее сложение вряд ли подходило для танцовщицы. Моя мама была гораздо выше и имела фигуру, про которую говорят «как песочные часы». Мисс Грей была коренастой коротышкой, и все, что она могла сделать, это кое-как напеть мотив. Но леди Макбет и Порция не должны ни петь, ни танцевать. Однако именно амбиции мисс Грей и заставили ее держаться за это место, потому что оно приближало ее к театральному миру, попасть в который иным путем она и не надеялась.

Через некоторое время, я полагаю, она смирилась со своим положением и была даже довольна, что стала частью нашего домашнего сообщества.

Самой важной фигурой в нем была мисс Марта Ги, камеристка

моей матери, но ее роль была гораздо большей, она заботилась не только о ней, но и обо всех нас. Это была крупная женщина с проницательными, чуть косящими глазами, каштановыми волосами, собранными в большой узел, всегда одетая в черное. Она любила напоминать нам, что родилась под звон Боу-Беллс [2] . Марта была, без всякого сомнения, настоящей кокни [3] , резкой, проницательной, не берущей, как она выражалась, «ничего ни от кого» и всегда дающей «столько же, сколько получила… и еще чуть-чуть больше».

2

Колокола церкви Св. Марии-ле-Боу.

3

Насмешливое прозвище уроженцев Лондона из средних и низших слоев населения, а также их своеобразного диалекта.

Она познакомилась с мамой, когда та еще пела в хоре, и уж если Марта Ги не могла распознать талант, когда видела его, то она не знала, кто в таком случае может. Она решила взять мою маму под свое крыло и вести туда, куда требовалось, и, похоже, именно так она и поступила.

Марте было около сорока лет. Она знала все о театре, но совсем немного о другой жизни. Марта часто говорила, что принадлежит к театру и знает все фокусы, которые позволили кому-то подняться, и чего следует остерегаться, а за что хвататься обеими руками. Она терзала маму, как и всех нас, но мы чувствовали, что она делает это лишь потому, что желает добра и знает, что нам надо, лучше нас. Она относилась к маме как к несмышленому младенцу, маме это нравилось, и она частенько говаривала: «Что бы я делала без Марты?»

Еще одним человеком, без которого Дезире не могла обойтись, был Долли. Он был частым гостем в нашем доме.

У меня было весьма необычное детство. Ничего нормального. Всегда происходило что-то чрезвычайное, и я никогда не оставалась от этого в стороне. Когда я видела других детей, чинно гуляющих по парку со своими нянями, мне становилось их жалко. Их жизнь так отличалась от моей. Они словно были созданы для того, чтобы на них только смотрели, но чтобы их не было слышно. Я же оказалась членом самой волнующей семьи, какая только существовала. Моя мама была знаменитая Дезире, на которую все смотрели, когда мы с ней гуляли; некоторые подходили, чтобы сказать, как она им понравилась в новой пьесе, и, протягивая программки, просили автограф. Она всегда улыбалась и болтала с ними, и они расплывались от удовольствия, а я стояла рядом и надувалась от гордости, что разделяю с ней ее славу.

Долли, будучи частым посетителем в доме, всегда вел предлинные разговоры. Они с мамой изрядно спорили, вначале меня это пугало, пока я не поняла, что это вовсе не серьезные ссоры.

Они называли друг друга бранными именами, и это могло бы встревожить меня, если бы я уже не слышала их раньше. Иногда Долли пулей вылетал из гостиной и демонстративно хлопал дверью, выходя из дома.

На кухне все было слышно, и мы невольно оказывались в курсе событий.

— Сегодня звучало очень скверно, —

говорила миссис Кримп, — но попомните мое слово, он вернется.

Она всегда оказывалась права. Наступало примирение, и мы слышали, как сильным, чистым голосом мама напевала какую-нибудь песню из новой музыкальной комедии, которую он для нее раздобыл. Затем снова следовали частые визиты, пелись все новые и новые песни, порой опять разгорались споры, но никогда не доходило до разрыва. Затем начинались репетиции, бурные обсуждения и, наконец, генеральная репетиция и премьера.

Миссис Кримп купалась во всем этом. Она всегда все критиковала, но главное удовольствие получала тогда, когда критиковала тех, кто игнорировал ее советы. Так, например, было с именем моей мамы. «Дезире!» — произносила она насмешливо.

«С таким именем только и идти в постель», — добавляла Дженни и подсчитывала всех тех, кто не отказался бы пойти в постель с обладательницей такого имени.

— Я не желаю вести подобные разговоры на моей кухне, — заявляла миссис Кримп сурово. — Особенно… — далее следовал многозначительный кивок в мою сторону.

Я знала, конечно, что они имели в виду. Но не возражала. Все, что делала мама, было в моих глазах совершенным, и не ее вина, что так много людей влюблялись в нее.

Имена были пунктиком миссис Кримп. Она произносила их так, как, по ее мнению, следовало это делать. Моя мать была «Дейзи Рэй», а Робер Буше, элегантный француз, который тоже был у нас частым гостем, — «мось-ю-е Роббер».

Меня тоже несколько озадачивало имя мамы, пока я не попросила ее объяснить его мне.

— Дезире — мое сценическое имя, — сказала мама, — оно не было дано мне в церкви или еще каким-то образом. Я выбрала его сама. Если человеку не нравится свое имя, почему бы не сменить его? Разве не так, родная?

Я энергично кивнула. Я всегда соглашалась со всем, что она говорила.

— Да… когда-нибудь ты должна узнать… Ты ведь частица всего этого… Ладно, слушай, хорошая моя, я расскажу, как оно пришло ко мне.

Мы лежали в ее постели. На ней был бледно-голубой пеньюар. Я же была полностью одета, потому что было половина одиннадцатого утра. Я вскочила уже несколько часов назад, а она еще не вставала. Именно в эту пору она бывала особенно общительна. Я думаю, потому, что еще не совсем проснулась.

— Как же твое настоящее имя? — спросила я.

— А ты умеешь хранить секрет?

— О, да! — заверила я ее с восторгом. — Я люблю секреты.

— Ладно. Меня зовут Дейзи. Миссис Кримп права в том, что касается Дейзи. Но я не думаю, что это имя мне подходит, любовь моя. Ну взгляни только, разве я похожа на Дейзи [4] ?

4

Маргаритка (англ.).

— Вполне. Это красивый цветок.

Она сморщила нос.

— Дейзи Тремастон.

— Я думаю, это звучит красиво, а когда публика узнает, что это твое имя, оно будет звучать еще красивее.

Она поцеловала меня в кончик носа.

— То, что ты говоришь, прекрасно, родная. И еще прекраснее, что ты так думаешь. Но для сцены нужно особое имя… Имя, которое запоминается публике. Это важно. Это как красивая упаковка. На нее всегда обращают внимание в первую очередь. Ты можешь быть настоящим гением на сцене, но если упаковка неподходящая, то все идет гораздо труднее. Знаешь, золотце, чтобы добиться успеха в нашем деле, нужно иметь не только талант и сценическую энергию, но и поддержку влиятельных людей.