Дочь огня
Шрифт:
При этой мысли Фируза повеселела и живо произнесла:
— Не падай духом, не печалься, если ты не камень. Иди смелее, если не хромой!
— Что, что ты говоришь? — воскликнула изумленная Шамсия. — Ты что, поэтесса? Откуда ты взяла эти стихи?
Фируза, улыбаясь, сказала, что слышала их от бабушки.
— Не надо печалиться, — утешала она Шамсию. — Отец ведь любит вас… А я… не знала, что вы дочь такого важного человека. Я была недостаточно почтительна с вами…
— Брось говорить так, милая Фируза. Быть миршабом и дочерью миршаба не столь уж почетно. Меня это только тяготит. Но смотри, не меняй из-за этого своего отношения ко мне. Считай меня
— Спасибо, дай вам бог здоровья! — горячо воскликнула Фируза и тут же умолкла.
Шамсия взяла книгу и погрузилась в чтение. Читая про Лейли и Меджнуна, она забывала обо всем на свете.
Фируза тихонько встала, свернула скатерть, па которой они обедали, и села за уроки.
Когда занятия окончились и девочки разошлись по домам, Фируза, оставшись вдвоем с Танбур, рассказала ей, что произошло.
— Не волнуйся, — успокаивала ее та. — Шамсия очень хорошая девушка, она тебя любит и никогда не расскажет о тебе отцу.
— А вдруг случайно проговорится?
— Я ее предупредила, будь спокойна!
Госпожа Танбур старалась говорить весело, но на душе у нее, как говорится, кошки скребли: а вдруг правда миршаб или бай узнают о Фирузе? Тогда добра не жди.
У Фирузы отлегло от сердца, она улыбнулась.
— Ну вот, — сказала Оймулло, — так-то лучше. Когда ты улыбаешься, доченька, и мое сердце радуется, все кругом кажется светлее. Дай тебе бог всегда улыбаться, не знать ни печали, ни горя.
В ту пору всеми делами Бухары ведал кушбеги Остонакул, эмир Абдулахад пребывал главным образом в своей резиденции в Кермине, предаваясь развлечениям, и совсем не интересовался происходящим в его стране и за ее пределами. Он целиком положился на кушбеги, человека умного, рассудительного, большого дипломата. Остонакул-бек по возможности ограждал эмира от всяких волнений, но самому ему приходилось вести сложную и нелегкую борьбу. У него было много недругов, строивших козни, противодействовавших всем его начинаниям. Его не любили за то, что он был шиитом-иранцем, а ему надоели изуверские выходки фанатиков — мулл Бухары.
Дворец Остонакула находился в Арке, блеском своим он не уступал дворцу самого эмира — каждого, кто входил в это величественное здание, охватывал трепет. Как ни ненавидели кушбеги казикалон и другие лица, занимавшие крупные государственные должности, они вынуждены были ходить к нему на поклон. К тому же своей железной логикой, острой мыслью он побеждал в споре противников.
Что до миршаба Абдурахмана, то он вел двойную игру — как говорится, бил и в подкову и в сапог, то есть служил и нашим и вашим. Частенько приходил он к кушбеги, льстил ему подлизывался, наговаривал на казикалона и прочих мулл, передавал, непомерно раздувая, разные сплетни об их тайных делишках. А потом шел к кому-нибудь из них и клеветал на кушбеги. И, как ни странно, такой умный человек, как Остонакул, жестоко ошибался, считая миршаба своим преданным другом, человеком, на которого можно опереться в случае нужды. Он прибегал к его помощи, когда требовалось спровоцировать какую-нибудь склоку, разжечь вражду между разными группами. Миршаб делал вид, что выполняет указания кушбеги, а на деле и не думал преследовать его противников.
Остонакул-бек был высокого роста, сухопарый, с крупным носом, большая окладистая борода падала на грудь. Даже в жару кушбеги надевал два парчовых халата. Голову повязывал белой чалмой, какую носят чиновники, говорил громко, быстро, впиваясь в собеседника острым, пронзительным взглядом.
В этот день кушбеги срочно вызвал к
Ко дворцу он подъехал утомленный. В передней привел одежду в порядок, отер с лица пот и вошел в гостиную.
Кушбеги был один. Миршаб почтительно поздоровался.
— Здравствуйте, — ответил кушбеги. — Что-то вас не видно, не являетесь, пока не позовешь…
— Преданно несу службу его высочества, ваше превосходительство! Пекусь о спокойствии и безопасности его подданных, исполняю поручения вашего превосходительства. Но считаю неудобным часто беспокоить вашу милость, уж извините.
— Само собой разумеется, что мы с вами преданные слуги его высочества. И незачем это повторять, говоря об исполнении своих служебных обязанностей. Зато почаще следует докладывать о положении в городе, о поведении подданных, делиться с нами своими соображениями. Тут нечего стесняться!..
— Ваше превосходительство…
— Я ведь предупреждал вас, следите за учащимися, обуздывайте их. Сообщайте мне об их поведении. А вы что делали?
— Ваше превосходительство, я стараюсь, слежу неусыпно, — засуетился миршаб.
— Да? А что вы сделали, например, с этим Махсумом?
— О, проклятый! Он провел меня подлейшим образом! Я только искал, повода арестовать его после того, как он оскорбил меня, опозорил перед всеми…
— И вы не смогли осуществить это из-за его побега в Россию!
— Что поделаешь, в Бухаре одиннадцать ворот, и они открыты с утра до вечера.
— Надо было поторопиться с арестом! В Бухаре и без Махсума хватает головорезов! Они своевольничают, нарушают порядок, смущают людей… Вчера я получил указ от его высочества, он всех нас называет дармоедами, бездельниками! И он прав, под самым носом у нас тащат лакомые куски, а мы и в ус не дуем. Вы думаете, если русский царь хорошо к нам относится, мы можем спать спокойно? Отнюдь нет! И среди русских разные люди бывают, есть хорошие, полезные нам люди, а есть очень вредные, и такие махсумы якшаются с ними, набираются вредного духа, а потом сеют недовольство среди мусульман. Нужно смотреть в оба, быть всегда начеку!
— Да я всегда рад стараться! — проговорил миршаб, а про себя подумал: Сам кушбеги к русским тянется, с российским политическим агентом заодно, к чему же говорить все это? Может, хочет таким образом замазать свои заигрывания с русским? Хорошие ли русские, плохие ли — какое ему до этого дело! Какие есть — пусть такие и будут!
Миршабу хотелось поскорее узнать, зачем вызвал его кушбеги, и получить разрешение уйти.
Ведь его ждет еще казикалон. Но по виду Остонакула нельзя было надеяться, что его скоро отпустят, разговор обещал быть продолжительным.
Кушбеги взял со стола папку и начал рыться в ней, ища какую-то бумагу. Наконец, видимо не найдя того, что искал, он отложил папку и пристально посмотрел на миршаба.
— Насколько мне известно, до сих пор не найден разбойник, пырнувший ножом Гани-джан-бая. Почему? Вчера я получил от бая жалобу. К тому же исчезла и одна из его рабынь. Что же получается, мне, что ли, вместо вас расследовать эти дела?! Бухара поручена вам! Мы не допытываемся, каковы ваши доходы, откуда они, сколько людей у вас и что за люди… Поступающие на вас жалобы мы даже не читаем. Чего же вы еще хотите?