Дочь огня
Шрифт:
— Наш долг повлиять на его высочество.
— А как мы можем добиться этого, ваше святейшество?
— Взяться как следует, горячо за дело — всего добьемся! Можно и попугать немного. Начнем с того, что вы, разговаривая как-нибудь с иранцем, между прочим намекнете, что вам известно о связях его высочества с русскими и что вы беспокоитесь, как бы не узнало об этом духовенство и прочие столпы государства. Иранец должен будет призадуматься. Одновременно надо найти очень красивых девушек из наших — таких, чтобы красота их пленила его высочество. Их надо подготовить к встрече, это должны быть не только красивые, но и умные девушки.
— А где же найти такую умную девушку?
— Ну, это уже ваше дело!
Мало у вас поставщиков, что ли? Одна Мухаррама Гарч чего стоит! Да и вы сами весьма опытны. Когда найдете девушку, доложите, а мы уж вас научим, что делать.
Помолчав немного, миршаб сказал:
— Слушаюсь, ваше святейшество! Почту за честь выполнить данное поручение.
— Расходы по делу будут оплачены нами.
— Благодарю, ваше святейшество!
Беседа, по всей видимости, была закончена, и миршаб попросил разрешения удалиться.
После его ухода отец и сын сидели несколько минут молча. Вдруг раис забеспокоился:
— Таксир, этому глупому толстяку не очень-то можно верить… Вдруг он донесет своему высокопревосходительству?..
Казикалон, беспечно улыбаясь, махнул рукой, подумав при этом, что сын его глуповат.
— Ну что, если и донесет? Даже хорошо. Я нарочно все ему выложил. Пусть Остонакул-бек знает, что нас не проведешь. И мы в политике кое-что смыслим, бездействовать не будем. Но миршаб вряд ли осмелится рассказать. Ему лишь бы теплое местечко да чин, а до политики дела нет.
— Но, может, именно ради своей должности…
— Действуя с умом, всего добьешься!
— А все же Остонакул сильный и наглый враг. С ним нужна большая осторожность, таксир!
— Да, да, — раздраженно сказал казикалон и замолчал, что-то обдумывая.
Он хорошо изучил характер своего сына: злой, мстительный, но неумный, он все делал невпопад: если мстил, то неудачно, приказы отдавал несвоевременно…
— Я очень опасаюсь, — снова заговорил казикалон, что скоро умру и вся моя семья останется без защиты под властью этого выскочки.
— Не приведи господь! — воскликнул раис. — Даст бог, и вы одолеете всех своих врагов, а сами сто лет проживете.
— Как говорится, сынок: на бога надейся, а за куст держись!
Шамсия вышла из школы. С головы она закутана паранджой и лицевой сеткой, под мышкой — книги. Обычно за ней посылали из дому служанку или она шла в компании подруг. Сегодня, как нарочно, никого не было. Шамсия не торопилась, она думала о себе, о Фирузе, о счастье, повторяла про себя стихи Хафиза:
Он пред тобой открыт, любви чудесный храм! Все у тебя в руках… А ты… ты медлишь сам! Смотри, ты не сорвешь благоуханной розы, Коль не проявишь ты терпения к шипам!Не относилось ли это и к ней?
Стихи Хафиза так очаровали ее, что она унеслась мечтой куда-то вдаль, парила в мире нежных чувств. Совсем не похожая ни на отца, ни на мать, она была мягкой, удивительно чуткой и впечатлительной, с сердцем, открытым для любви. Шамсия горячо любила свою учительницу, раскрывшую ей всю прелесть искусства, поэзии, воспитавшую в ней лучшие чувства — человечность, искренность, чистосердечие…
Как
Они и не подозревают, что сердце Шамсии уже принадлежит одному человеку, что только с ним она может быть счастлива…
…Это произошло ранней весной. Шамсия пришла в школу позже, чем обычно. В проходе, ведущем на женскую половину двора, она увидела красивого юношу. Он сидел перед Тахир-джаном и с воодушевлением читал стихи. Шамсия сделала еще несколько шагов и остановилась, точно завороженная, — ее очаровал голос юноши, его лицо, стихи, которые он прочитал:
Пери легкою походкой проходила стороной. Вдоль прелестных щек струились кудри черною волной. А глаза метали стрелы, всем сердцам грозя войной. И сказал аскет-отшельник, потрясая сединой: — Если есть на белом свете этот локон смоляной, Разум, вера, благочестье да расстанутся со мной!— Хорошо! — восхищенно сказал ювелир. — И стихи хорошие, и читаете вы хорошо.
— Если я буду учиться у такого мастера, будет толк, как вы думаете? — спросил молодой человек.
— Ваш учитель — настоящий мастер слова, но надо посмотреть, что вы сами умеете…
Тут раздался чей-то голос на женской половине, и Шамсии пришлось уйти, она сгорела бы от стыда, если бы увидели, что она подслушивает.
Через некоторое время ювелир вошел в общую комнату, и Шамсия услышала, как Оймулло спросила мужа:
— С кем это вы так весело разговаривали сегодня утром? Это приходил Ашраф-джан, сын сундучника, кое о чем посоветоваться. А потом почитал стихи. Он очень любит поэзию.
Через два дня Шамсия снова встретила Ашраф-джана, но уже возвращаясь из школы домой. Он сидел возле медресе, у хауза, с двумя юношами.
Сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди.
Она догадалась, что он живет в келье при медресе. Ежедневно, проходя утром и вечером мимо, она так волновалась, что холодели руки и ноги и беспокойно билось сердце. С надеждой поглядывала она на вход в медресе: не появится ли он?
И однажды ее надежда сбылась: он сидел на суфе один. Все было забыто — девичья гордость, стыд, проходя мимо него, Шамсия как бы случайно уронила свою сумку с книгами. Она успела сделать несколько шагов, когда за ее спиной раздался голос:
— Сестричка, вы уронили папку!
Шамсия обернулась и, увидев, что Ашраф-джан собирается поднять папку, быстро сказала:
— Постойте, я сама!
Она наклонилась, и в этот миг сетка сползла немного вниз, открыв ее прекрасные глаза и брови. Ашраф-джан был потрясен. На миг все вокруг окуталось туманом, и только два прелестных глаза, два огромных, блестящих, обольстительных глаза сияли перед ним…