Дочь палача и черный монах
Шрифт:
После визита в тюрьму секретарь вместе с Куизлем и в сопровождении двух часовых поспешил обратно в резиденцию. Он всю дорогу не сбавлял шага, и стражники с трудом за ним поспевали.
Вернувшись наконец в свой кабинет, Лехнер указал палачу на стул и занялся своими бумагами. Лишь через некоторое время он велел Куизлю объяснить суть своего разговора с главарем банды. Когда палач все ему рассказал, на бледных висках у секретаря красными жгутами вздулись вены.
– Разумеется, мы, в назидание остальным, колесуем Шеллера.
– Если вы это сделаете, нам никогда не узнать, где Шеллер спрятал награбленное, – сказал палач и вынул трубку.
– Ну так выжми из него. Переломай пальцы, привяжи камни к ногам, подожги щепки под ногтями. Или что там еще, не мне тебя учить.
Куизль покачал головой.
– Шеллер крепкий малый. Не исключено, что он и под пыткой будет молчать. Так зачем тратить время и деньги?
Секретарь метнул на палача злобный взгляд.
– Ну что там такого спрятано? – спросил он. – Несколько гульденов и геллеров да, может, вшивая шуба. Кому это нужно?
Куизль чуть ли не со скучающим видом оглядел кабинет: на столе и по полкам высились стопки нерассмотренных документов. На табуретке стоял нетронутый завтрак Лехнера, кусок белого хлеба и кружка вина. Наконец палач ответил:
– Полагаю, там несколько больше, чем несколько гульденов. Так как Шеллер ограбил другую банду.
– Другую банду? – Лехнер чуть со стула не свалился. – Значит ли это, что там орудует еще и вторая шайка?
Палач принялся неторопливо набивать трубку.
– Слишком много ограблений за последнее время от Пайсенберга до окрестностей Ландсберга. Одной банде тут явно не управиться. Я верю Шеллеру. Позвольте мне выследить остальных, а главаря и его людей я вам, если надо, хоть сегодня могу повесить. Тогда мы выясним, где они спрятали добычу, и в Пфаффенвинкель снова вернется покой.
Лехнер испытующе посмотрел на палача.
– А если я настою на колесовании? – спросил он наконец.
Куизль поджег трубку.
– Тогда можете сами разыскивать своих разбойников. Хотя сомневаюсь, что у вас что-то выйдет. Только я знаю их возможные убежища.
– Ты мне угрожаешь? – Голос Лехнера стал вдруг холоднее январского снега.
Куизль откинулся на стуле и выпустил в потолок колечко дыма.
– Не то чтобы угрожаю. Скажем так… предлагаю сделку.
Лехнер долго не отвечал и лишь барабанил пальцами по столу.
– Что ж, ладно, – сказал наконец секретарь. – Ты поймаешь мне этих разбойников, и тогда Шеллера не колесуют, а повесят. Но прежде он должен сказать, где спрятал награбленное.
– Женщин и детей отпустят, – тихо проговорил палач. – Высечь и запретить появляться в городе. Этого достаточно.
Лехнер вздохнул.
– А как же иначе. Мы же все-таки люди. – Он придвинулся ближе. – Но за это ты сделаешь
– Какое?
– Погаси свою проклятую трубку. Этот мерзкий дым тянется прямиком из ада. В Нюрнберге и Мюнхене сие безобразие еще в том году запретили. Если так и дальше пойдет, я тоже обложу курение штрафами. Будешь тогда сам себя пороть.
Палач хмыкнул:
– Как прикажете.
Он погасил трубку большим пальцем и направился к двери.
– И еще, Куизль, – голос секретаря заставил палача остановиться.
– Да?
– Почему ты это делаешь? – спросил Лехнер и недоверчиво посмотрел на Якоба. – За колесование ты получил бы кучу денег. В десять раз больше, чем ты заработаешь виселицей. Что с тобой? Раскис на старости лет, или что-то другое за этим кроется?
Палач пожал плечами.
– Вы бывали на войне? – спросил он в ответ.
Лехнер растерялся.
– Нет, а почему ты спрашиваешь?
– Я уже наслушался, как люди кричат. Лучше уж лекарства буду продавать чуть дороже.
С этими словами палач вышел и захлопнул за собой дверь.
Секретарь вернулся к просмотру документов, но никак не мог сосредоточиться. Никогда ему не понять этого Куизля… Ну да ладно. Он обещал неизвестному посланнику как можно дольше держать палача подальше. А раз есть еще и вторая банда, тем лучше. Это займет время. К тому же Лехнер сберег целых шестнадцать гульденов на колесовании, по два за каждый удар. Не говоря уже о кладе, который неплохо пополнит городскую казну.
Довольный собой, он размашисто расписался под следующим документом. Колесовать можно будет и главаря второй шайки. Ради справедливости.
Симон нетерпеливо барабанил пальцами по скамье и не мог дождаться, когда Элиаз Циглер последний раз скажет «аминь». Больше всего ему хотелось вскочить посреди службы, выбежать вперед и тут же расспросить пьяного пастора. Бенедикта тоже беспокойно ерзала впереди. Как только Циглер упомянул в своей проповеди загадку из развалин, женщина с разинутым ртом оглянулась на лекаря. Но пастор зачитал еще две латинские молитвы и бесчисленное число раз повторил «Господи, помилуй», пока служба наконец не закончилась.
Потом все выстроились в очередь для соболезнований. Бенедикта села на маленькую скамейку возле усопшего брата, пастор встал рядом и милостиво кивал, пока альтенштадтцы один за другим подступали к гробу и выражали Бенедикте свои соболезнования. Некоторые клали в гроб сухие цветы, крестились или скрещивали пальцы, чтобы уберечься от дурных чар. Хотя большинство считало, что Коппмейер просто переел, от чего и умер. Но стараниями Магды до сих пор по устам ходил слух, что священника отравили прислужники дьявола, так как он сотворил слишком много добра. Экономка как раз приникла с рыданиями к гробу, и пономарю Гедлеру пришлось вывести ее на улицу.