Дочь палача и театр смерти
Шрифт:
– Мне почем знать! – Куизль стоял на своем. – Как бы то ни было, фигурки принадлежат Ксаверу, в этом сомнений нет. У него их целый мешок был!
– Вы ведь сами говорили, что Ксавер с Домиником были хорошими друзьями, – не сдавался Симон. – Зачем ему убивать друга? Только потому, что Доминик был сыном его заклятого врага? Это ни в какие рамки не укладывается.
– Укладывается или нет, не важно, – проворчал Куизль. – Ксавер лучше всего подходит на роль убийцы. А Лехнер хочет как можно скорее разобраться с этим делом.
– Как и вы, –
– Черт бы тебя побрал, как ты не понимаешь? – Палач с такой силой стукнул по столу, что задребезжали банки на полках. – Я и моя семья у Лехнера на крючке! Если я не помогу распутать ему это дело, он мне житья не даст в Шонгау!
Симон вздохнул:
– Хорошо, вы отвесили затрещину Рансмайеру. Не исключено, что из-за этого у вас будут неприятности. Возможно, даже у всей нашей семьи. Но это вовсе не значит, что невиновному…
– Это еще не всё, – резко прервал его Куизль. – Лехнер ясно дал мне понять, что, если я не помогу ему, Георгу никогда не позволят вернуться в Шонгау. Запрет останется в силе навсегда.
Палач отвернулся и принялся вытряхивать из мешочка остатки табака, чтобы набить трубку. Пальцы у него слегка дрожали. Наступило тягостное молчание.
Симон прикусил губу.
– Я… понимаю, – произнес он нерешительно.
– Ни черта ты не понимаешь.
Якоб отложил трубку и с хмурым видом уставился в открытое окно, на журчавший рядом с домом Аммер. Симон не в первый раз отметил, как сильно состарился его тесть. Многочисленные «дары» судьбы были отмечены глубокими морщинами на его лице. Палач по-прежнему был силен, как медведь, но словно усыхал под крепкой шкурой, словно мертвая, высохшая гусеница в коконе. Щеки и глаза у Куизля покраснели от продолжительного пьянства, длинный нос был пронизан тонкими сосудами.
– Я понимаю, каково вам сейчас, – немного спустя пробормотал Симон. – Мне тоже тяжело расставаться с Петером. Даже представить не могу, что он ко мне никогда не вернется. – Он помедлил немного, потом продолжил твердым голосом: – Но я всегда знал вас как человека, верного своим принципам. Вы понимаете, что здесь все не так просто, как кажется. И все-таки…
– И все-таки хочу, чтобы это поскорее осталось в прошлом, – перебил его Куизль. – Да, ты прав, я теряю хватку. Но я и не могу вечно оставаться сильным! Теперь пусть другие тянут лямку, я слишком стар для этого.
Он повернулся к Симону, прищурил глаза. Палач снова был неуязвим, как раньше. Момент слабости миновал.
– Поэтому завтра я буду пытать Ксавера, – продолжил он решительно. – Сделаю все быстро и на совесть, и ты мне в этом поможешь. А после мы вернемся к тем, кто в нас нуждается. К нашей семье.
Долгое время оба хранили молчание. Только шум реки нарушал тишину.
Потом снаружи послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Петер. Он был взволнован, по лицу его струился пот.
– Папа, мне… мне нужно кое-что рассказать тебе, – начал он, задыхаясь. – У нас есть укрытие в лесу, и…
– Петер,
– Но, папа, я только хотел сказать, что…
– Не сейчас! – Фронвизер сердито отмахнулся. – Речь идет о жизни и смерти, понимаешь? Так что подожди со своими историями, мне сейчас не до них. Предстоит серьезный допрос, нужно подготовиться.
У Петера на глазах выступили слезы, руки задрожали.
– Вечно ты занят! – пожаловался он. – Вот и вчера у тебя не было времени, и ты отправился к этому парню…
– Этот парень потерял ногу, – перебил его Симон. – Я должен находиться рядом с ним, иначе он умрет.
– А как же я? – возмутился Петер. – Кто будет рядом со мной?
Цирюльник вздохнул:
– Очень эгоистично с твоей стороны думать только о себе при таких обстоятельствах. Ты здоров, и у тебя есть отец. А вот его отец умер, и сам он никогда больше не сможет бегать. Нужно радоваться и быть благодарным за то, что у тебя есть друзья и ты можешь ходить в школу.
Петер опустил глаза.
– Прости, – пробормотал он. – Я только думал…
– Делай, как говорит отец, Петер, – присоединился к Симону Якоб. – Сейчас у взрослых дела. А завтра после обеда у отца будет масса времени.
Симон кивнул.
– Точно, так будет лучше всего, – сказал он примирительным тоном. – А сегодня вечером я почитаю тебе пару историй, обещаю.
Он попытался улыбнуться, но в мыслях уже перебирал снадобья и инструменты, которые понадобятся на завтрашнем допросе.
Тряпки для перевязок, мазь из календулы от ожогов, мак для обезболивания…
– Эй, сходи пока к Кайзеру в библиотеку или еще куда, – предложил он. – А завтра покажешь мне рисунок. Скажем, человеческий торс или какой-нибудь вид Обераммергау…
Симон поощрительно взглянул на сына, но ответа дожидаться не стал. Вместо этого он повернулся к полкам, уставленным многочисленными лекарствами.
Мой тесть будет пытать, я – залечивать раны. Потом все начнется по новой. До чего это все бессмысленно…
Фронвизер погрузился в раздумья и даже не заметил, как Петер бесшумно, со слезами на глазах, вышел за дверь.
Барбара сидела, уставившись в маленькое зарешеченное окошко, сквозь которое в камеру падал тонкий луч света.
Вот уже день и ночь она провела в городской тюрьме. Сквозь окошко слышались отдаленные звуки, кричали торговцы, мычали коровы, визжали напуганные свиньи на бойне. Должно быть, близился полдень и ярмарка была в самом разгаре. Время тянулось мучительно долго. В течение всех этих часов Барбара попрекала себя за собственную глупость. И зачем только она листала эти проклятые книги? Зачем вообще достала их из тайника? На них была кровь, и не исключено, что в скором времени будет и ее собственная.