Дочь пекаря
Шрифт:
Реба надкусила шарик с солодовым молоком. А может, удивить Рики, приготовить жареного цыпленка, как мама готовит, подумала она и закинула в рот еще одно драже. Но любит ли Рики жареных цыплят, как мама готовит? Неизвестно. И неизвестно, что входит в рецепт помимо очевидного цыпленка. Ну а кроме того, нельзя же просто засунуть его в микроволновку. Реба глотнула вина и закрыла буфет. Нет, невкусный ужин только все усугубит.
Она поднялась, стянула с себя одежду и улеглась в ванну. Горячая вода смыла с ладоней голубую и розовую сахарную пудру. Груди закачались и стали как будто больше, но и
– Не сиди под яблоней [29] , – промурлыкала она себе под нос.
Она вообразила Элси, разодетую для нацистского рождественского бала. Среди наци, сказала Элси, встречались «неплохие люди». Неплохие нацисты? Это не оксюморон?
– Похоже, у некоторых был хороший денек, – сказал Рики, заглядывая в ванную.
Кольцо с плеском упало в воду. Реба подтянула колени к груди.
– А я и не слышала, как ты вошел.
Он сел на край ванны.
– Приятно видеть тебя…
29
«Не сиди под яблоней (ни с кем, кроме меня)» (Don't Sit Under the Apple Tree [With Anyone Else but Me], 1939) – песня Сэма Х. Степта на стихи Лью Брауна и Чарлза Тобиаса, прославившаяся в исполнении сестер Эндрюс и оркестра Гленна Миллера.
– Еще бы не приятно. Все парни любят голых телочек.
Она обхватила колени руками. Рики поправил мокрую прядь волос, прилипшую к ее щеке.
– Это, конечно, правда, но я хотел сказать «счастливой». Рад видеть тебя счастливой.
Он принес с собой металлический ноябрьский холод. Кожа у Ребы покрылась мурашками. Она подвинула ноги к горячей струе из-под крана. Пальцы защипало. Реба протянула Рики бокал:
– Вот, балуюсь тут стариком шардоне.
– Я пас. Трудный денек выдался. – Он зевнул. – Арестовал молодую мамочку с двумя детьми. Нашел их на Юго-Западе. Звонила местная – какая-то дама из Северной Каролины.
– У них хорошая свинина. Ты когда-нибудь ел тамошнее барбекю? Вообще не похоже на техасское. Больше соуса, меньше дыма, – сказала Реба, пытаясь сменить тему. Рики каждый день приходил с новой душещипательной историей, а ей не хотелось грузиться на ночь глядя.
– Дети так испугались, – продолжал Рики. – Она ведь все отдала, чтоб ее перебросили. – Он покачал головой. – Ей-богу, дико жаль, что пришлось их отправить обратно.
Реба дотронулась ногой до крана.
– Это твоя работа. Для блага нашей страны. – Он ей сам сто раз это говорил.
– Знаю. Но в последнее время… – Он потер жилку на переносице. – Сейчас не то что два года назад. Раньше приезжали мужики, делали деньги – и обратно. А теперь семьи. Женщины с детьми. Они правда такие же, как я и ты. Просто родились не на той стороне реки.
– Ничего они не такие же. – Она села чересчур поспешно, и вода плеснула через край. – Ты американец, окончил колледж. Они –
Из крана капало. Она глотнула вина.
Когда-то она писала статью об иммиграционном законодательстве. Тогда она, между прочим, и встретила Рики; и разве не его голос на диктофоне сообщал, что закон ни для кого не делает исключений? Он всегда видел мир черно-белым, и в этом была приятная надежность. А теперь Рики вдруг различает оттенки серого. Это неуютно.
– Надо немножко отстраниться. Нельзя все так близко к сердцу, – продолжала она. – В конечном счете тебе же оказывается хуже. По моему опыту – точно. – Она налила жидкого мыла на розовую губку. – Потри спинку.
Он взял губку.
– Это наивно, если не сказать бездушно, а?
Она развела руками айсберги пузырей.
– Но это правда.
– Да ну? – Он кругами потер ей плечи. – А мне кажется, это страх. Когда отгораживаешься от людей заборами, выходит больше вреда, чем пользы. Каждому из нас кто-то нужен, Реба.
– Строишь благородного ковбоя. – Она повернулась, чтоб ему было удобнее тереть. – Конечно, каждому кто-то нужен, но это не значит, что их героем должен быть ты. – Она сглотнула комок в горле.
В глубине души она хотела, чтобы все было просто, как в финале вестерна: верхом, навстречу закату, без страха и разочарования, – но она давным-давно выучила, что доверие штука хрупкая. На фоне заката – герой. А при свете лампы в гостиной все тускнеет.
– Я бы, может, и хотел. – Рики обмакнул мочалку в воду и выжал Ребе на спину.
– Тогда ты выбрал не ту профессию. – Реба сделала глубокий выдох и забрала губку. Ей не хотелось разжевывать. Не было сил. Сменим тему. – Сегодня брала интервью у той немецкой дамы в пекарне. – Реба потерла лодыжки. – Она мне рассказала, что во время войны гуляла с нацистом.
Рики подался назад:
– Она нацистка?
– Сейчас точно нет. Насчет тогда – не уверена. – Ты или расист или не расист, середины тут нет. Вот таким она его знала.
– Середины нет, – повторила она, но прозвучало как вопрос.
Рики повернул ее лицом к себе и твердо сказал:
– Нет.
– Ну да, согласна, – кивнула она. В голове клубилось тепло. – Но своих ведь всегда ценишь выше чужих?
– Но мы все – люди.
– Люди предают друг друга.
Кольцо с бриллиантом сверкнуло в воде. Рики продел палец сквозь цепочку.
– На пальце оно бы смотрелось лучше.
Реба отпрянула, и кольцо упало в мыльную пену.
– Ты опять начинаешь?
– Да я только хотел сказать…
– Я знаю, что ты хотел сказать. – Она поскребла мочалкой небритые ноги.
– Реба, я очень терпеливый. – Он встал. – Но приходит время, как ты говоришь, сделать выбор. Реба плюхнула ногой по воде.
– Я и сделала. Вот! Я здесь. Зачем ты на меня давишь?
Она терла колени, пока они не покраснели. Дыхание участилось.