Дочь полковника

Олдингтон Ричард

Джорджи наклонила голову. Перфлит перевел дух, принял бесшабашное решение и поцеловал ее в шею чуть ниже уха. Он не без гордости уловил ее экстатическое содрогание. Однако насладиться даже самым простым ощущением он мог только через слова, а потому пробормотал невнятно:

— Бледный алебастр — нет ничего прелестней.

Джорджи уловила, что он назвал ее прелестной, но продолжала благоразумно отворачивать голову. Перфлит мягким движением повернул ее лицо к себе и поцеловал полураскрытые губы. Поцелуй был принят послушно и безответно — Джорджи только вздрогнула и испустила судорожный вздох. Перфлит даже позавидовал ее неопытности. Поцелуй

явно прожег ее насквозь, а вот более просвещенные особы женского пола, которых ему доводилось обхаживать, принимали такую увертюру как нечто само собой разумеющееся и нередко сердились, что он не торопится перейти к финалу. Сам он пока особого пыла не испытывал. Ну-с, а дальше что? Он вновь припал к ее губам с поцелуем, на этот раз затяжным, чтобы дать себе время поразмыслить. И уловил ответный поцелуй — очень робкий, но несомненный. Отлично.

«Добродетель, — мысленно объявил Перфлит, — сама себе награда. Но как вознаграждается добродетель в подобном случае? Я нахожусь в том же затруднении, что и Панург, ибо ни разу в жизни мне не довелось познать честной женщины. То есть с дозволения ее мужа. Один ложный шаг — и хрупкая чаша стратегии разлетится вдребезги. Какая прелестная смесь метафор!»

В этом недоумении он прибегнул к древнему гамбиту, которым пользовался уже столько раз, что ему даже стало неловко. Нежно пощекотав щеку Джорджи кончиками пальцев, он прожурчал с точно отмеренной дозой страстной хрипловатости:

— Какой обворожительный эпидермис! Я мог бы часами длить такое прикосновение… — Краткая многозначительная пауза. — Повсюду. Как будто собирая букет с розой в середине.

«Боже! — подумал он. — Какие только глупости не приходится говорить! Но они, видимо, их ожидают. Влияние бульварного чтива на искусство обольщения!»

Джорджи молчала. В ее душе мистическое триединство — дочь полковника, церковная овечка и девочка-скаут — вопияло в один голос: «Это неприлично! Немедленно прекрати! Оттолкни его! Ты допустила, чтобы он тебя поцеловал. Сейчас же встань и отчитай его…» Но тут Перфлит опять ее поцеловал, и по всем ее членам разлилась сладостная нега. Руки и ноги отказывались подчиниться. «Да сиди ты тихо! — требовали они. — Пусть это не кончается. Не мешай ему! Мы ждали этого так долго, так долго!»

«Черт побери! — размышлял Перфлит между поцелуями. — Да она же голубая девственница! Rara avis [13] . Будь я пресловутым кузеном, так вырезал бы большой крест на прикладе моих обольщений. И для нее настал jour de gloire [14] . Лучше особенно далеко не заходить — к чему ненужные осложнения? Период предварительных исследований a tatons [15] , так сказать. О ее Америка! Ее Новый Свет!»

13

Редкая птица (лат.).

14

День славы (фр.).Цитата из „Марсельезы“, национального французского гимна.

15

На ощупь (фр.).

Мистер Перфлит вел исследования с большой осторожностью.

Как ни странно, Джорджи не только не сделала попытки его оттолкнуть, но даже способствовала ему легкой расслабленностью. Веки ее были сомкнуты.

«Мы всегда щадим их стыдливость куда усерднее, чем они защищают ее от оскорблений. Вот почему негодяи — самые удачливые донжуаны. Я и сам чуточку негодяй».

Всюду под его пальцами ее плоть поеживалась и трепетала от страха и блаженства.

«Ее волнуемая полнота! — подумал он с оттенком сатиричности. — О черт! Я все-таки подлец. Но золотой век миновал, и в этих вещах мы утратили пасторальную простоту».

Мистер Перфлит гордился своим умением ласкать. Шли минуты. Джорджи утратила всякое понятие о времени. Она возносилась все выше и выше в прозрачном воздухе ощущений к какой-то невообразимой вершине. Внезапно она вся конвульсивно напряглась, и у нее вырвался долгий вздох — аааах! Перфлит даже испугался. Он замер, вглядываясь в ее белое лицо, почти неразличимое в полутьме. Ему было жарко. Волосы у него прискорбно спутались, обе руки ныли, а одна нога совсем онемела. Все это он с большой досадой осознал как-то вдруг и только теперь.

«Растрачивание физической энергии без всякой пользы для себя! — подумал он. — Право, я филантроп, а вернее, филожен. Но будет ли она благодарна? Следовало бы! В конце-то концов я же ее не облиззил. Она вкусила своего пирога и сохранила его целым».

Эти философские размышления прервал резкий толчок. Джорджи с силой отбросила его руки и вскочила. Она замерла в дальнем углу каморки спиной к нему и прижала ладони к лицу. Перфлит внезапно обнаружил, что старый сарай пропах плесенью. Прихрамывая — затекшая нога ему почти не повиновалась, — он подошел к Джорджи и, нежно положив ей руку на плечо, спросил с отеческой заботливостью:

— Что с вами, моя дорогая? Вам нехорошо?

Джорджи отняла ладони от лица.

— Ах, как я могла? Зачем вы?.. Почему я вам позволила?..

«Вот она — добродетель! — негодующе воскликнул про себя Перфлит. — Ты чуть ли не прямо требуешь пирога. Твой покорнейший слуга сотворяет чудо — ты и вкушаешь пирог и сохраняешь его, а затем вместо благодарности поносишь чудотворца. Не выйдет, милая моя! Я тебе этого не спущу».

Он оскорбленно снял руку с ее плеча и произнес строго:

— Вы ведь не протестовали. Я несколько раз предоставлял вам возможность остановиться, но вы ею так и не воспользовались. И как будто получали удовольствие. Я бы даже сказал, что вы сами напросились!

— Ах! — вскричала Джорджи с тем неистовым негодованием, которым мы встречаем разоблачение истинной подоплеки наших побуждений. — Ах, какая же вы скотина!

«Ругань, — сказал себе Перфлит, — обычное прибежище тех, кому нечего возразить. Но эту разъяренную женскую душу необходимо утихомирить. Девица способна закатить сцену, что было бы прискорбно. И даже выплакаться родителям, что поставило бы всех в крайне неприятное положение». И его ладонь вновь нежно опустилась на ее плечо.

— Тише-тише, — произнес он убаюкивающе. — Зачем же так? Я вовсе не хотел вас обидеть, а просто указал, насколько вы ко мне несправедливы. Вина ведь лежала бы равно на нас обоих, если бы о вине вообще могла идти речь. Но сюда мы забрались по воле случая, и, клянусь, у меня в помышлении не было, пока вы не… Но не важно! И вообще не мы первые, не мы последние.

— Но это же дурно! — воскликнула Джорджи. — Очень дурно и унизительно! Зачем только я вам позволила!