Дочь последнего дуэлянта
Шрифт:
Дю Вульди постарался, как мог, ее умиротворить. Королева желает только блага своим дорогим родственницам, а он сам готов ждать сколько угодно, пока Ее Высочество почувствует себя лучше. Навестив мать, офицер отправился к сыну. Маленький герцог рядом с гувернанткой читал вечерние молитвы. Дю Вульди был удовлетворен и спокойно закрыл за собой дверь.
При выходе из покоев он встретил герцогиню де Шатильон, и она ему сообщила, что для него готов ужин, что люди его размещены во флигеле, где живет прислуга, а его самого ждет комната, которую успели хорошенько протопить. Комната оказалась куда более удобной и теплой,
Через три часа Клер-Клеманс с сыном в сопровождении госпожи де Турвиль, Ланта, Бурдело, де Ла Русьера и нескольких служанок бесшумно прошла по темному замку, спустилась вниз в погреба, где уже была открыта дверь в потайной ход. Все они прошли по мостку, казавшемуся не слишком надежным этой безлунной ночью, и оказались на другом берегу, в лесу, где их уже поджидала карета и лошади. Через несколько минут беглецы уже были невидимы во мраке и продолжили путь по лесной дороге.
Двое суток спустя, четырнадцатого апреля, в полночь Клер-Клеманс с сопровождающими въехала в Монтрон, укрепленный форт, принадлежащий принцессе Шарлотте и расположенный в восьмидесяти лье от Шантийи.
А в это время дю Вульди наслаждался удобствами жизни в почти что королевском замке. Он отправил министру Ле Телье длинное послание, сообщая, что все прекрасно в этом лучшем из миров, тогда как сторожить ему уже было решительно некого, поскольку накануне ночью Изабель тем же путем, что и Клер-Клеманс, проследовала вместе с принцессой по шаткому мостику. Их сопровождали Агата де Рику и госпожа де Бриенн. Они сели в карету и растворились во мраке ночного леса.
Карета без помех добралась до Парижа, и герцог де Сен-Симон оказал путешественницам гостеприимство, поселив их в своем особняке.
Госпожа де Конде не имела намерения ехать вслед за невесткой в Монтрон, ей было достаточно знать, что она и внук в безопасности. Принцесса намеревалась обратиться ко всем родственным правящим особам с жалобой на Мазарини, который посмел вынести приговор принцам крови и отправил их в худшую из тюрем. Время для этого было самое подходящее: ни регентши, ни ее сыновей, ни Мазарини в Париже не было. В их отсутствие вся полнота власти была передана дяде короля – герцогу Орлеанскому. Как такое могло случиться, неведомо никому. Месье, как известно, был страстным любителем заговоров, а предавая в последний момент своих союзников, стяжал себе немалое состояние, потому что, будучи достойным сыном своей матери Медичи, вынуждал платить немалую сумму за возвращенную верность.
Сейчас, получив чуть ли не всю полноту власти, Месье, преисполненный гордости, пребывал в редком для себя состоянии: он был предан короне. А вдовствующая принцесса де Конде в сопровождении герцогини Изабель де Шатильон лично явилась в Парламент, чтобы просить о справедливом суде для славного победителя при Рокруа и героя других сражений, которого позорно заточили вместе с братом и шурином в тюрьму, где, вполне возможно, готовится посягательство на его бесценную жизнь. Выслушав просьбу, президент Парламента господин Виоле, один из самых уважаемых его членов и восторженный поклонник Изабель, взял слово и выступил с большой страстностью в пользу просительниц и даже потребовал, чтобы их
Герцог же Орлеанский предпочел оставаться в тени. И напрасно, потому что, едва лишь принцесса де Конде заняла апартаменты господина де Ла Гранж-Невиля, Изабель издала призыв о помощи на свой особый лад. Она выделила свое окно, опустив из него красный ковер, и время от времени бросала неизменно толпившимся возле окна людям золотые монеты. Она тут же привлекла к себе благожелательное внимание, чему немало способствовал и де Немур, не отходивший от нее ни на шаг. Весь Париж приезжал повидать обеих дам, и среди первых посетителей были младшая дочь маркизы де Рамбуйе, Жюли д’Анжен, ставшая маркизой де Монтозье, и ее супруг. Они привезли принцессе письмо от госпожи де Рамбуйе.
После смерти Вуатюра, которая случилась полтора года тому назад, бурная жизнь знаменитого салона стала клониться к закату, несмотря на появление двух новых, очень ярких личностей – юной госпожи де Севинье и госпожи де Лафайет. Однако душа салона словно бы улетела. Смутные времена Фронды и замужество Анжелики, старшей сестры Жюли, тоже содействовали этому. Госпожа де Рамбуйе болела все больше и предпочитала теперь жить в тишине под кровом своего очаровательного дома, все чаще обращаясь мыслями к Богу. Дорогой Шарлотте она написала, что пребывает ее верным другом и любит ее по-прежнему. Навестила их и мадемуазель де Скюдери. В своей проникновенной речи она высказала все, что думает об «этих господах из Парламента» и об их «манере» обращаться с принцами крови!
На протяжении нескольких дней казалось, что вернулись прежние времена, когда трогательный сонет приносил известность, когда ради женской улыбки обнажали шпаги, когда дни незаметно летели и жизнь радовала.
Обеспокоенные непрекращающимся потоком гостей и толпами вокруг здания Парламента, господа из Парламента стали умолять герцога Орлеанского – Месье – вмешаться и каким-то образом уладить это весьма деликатное дело. Месье еще два или три дня никак себя не обнаруживал, но потом вдруг решил отозваться на призывы и прибыл в Парламент, чтобы во всеуслышание высказаться.
Когда он вошел в Большую залу, Шарлотта, вся в слезах, бросилась к его ногам, не послушавшись уговоров негодующей Изабель, и, как стало ясно, зря. Месье не пожелал ничего слушать и собрался тут же покинуть залу. Герцог де Бофор, который вместе с коадъютором сопровождал его, попробовал его удержать. Но Месье приказал ему замолчать. Изабель больше не могла сдерживаться. Пока герцог поднимал Шарлотту, она в ярости обратилась к Месье:
– Мне кажется, вам, Монсеньору, пригодились бы очки! Перед вами не просительница, которая оказывает вам честь, склоняясь в поклоне, а принцесса крови, мать победителя при Рокруа!
«Я едва не сгорел от стыда», – напишет впоследствии коадъютор в своих мемуарах.
Но с упрямством, свойственным трусам, Месье продолжал упорствовать. Он произнес несколько слов, напомнив, каким опасностям подверг Францию мятеж семейств де Конде. В эти минуты он говорил от имени юного короля и его матери-регентши, так что его слово было последним. Шарлотта де Монморанси, вдовствующая принцесса де Конде, приговаривалась к изгнанию и должна была неотлучно пребывать в замке Шатильон-сюр-Луэн.