Дочь Пожирательницы грехов
Шрифт:
Он сложил записку и опустил на комод, отойдя в сторону. Он смотрел на меня, и мне пришлось отвернуть голову, чтобы обдумать все без его взгляда, пульс шумел в ушах, я приходила в себя от его близости. Дело было совсем не в записке.
– Почему? – вырвалось у меня. Он все еще смотрел и ждал.
– Что, миледи?
– Почему тебя волнует то, что я не поужинала? Ты мой страж, а не опекун. Что с того, что я не поела?
Румянец проступил на его щеках.
– Я…
– Да?
– Простите, миледи. Дело не в вашем аппетите, а в трате.
Снова это слово. Я нахмурилась, а
– Это меня разозлило, нет, опечалило. Печально видеть, что хорошую еду отдадут свиньям. Мне не стоило себя так вести. Но сестра… У нас почти ничего нет дома. Потому я работаю здесь. И когда вы сказали… - он замолчал, выглядя жалко, и я поняла. И у меня была сестра, и почти ничего не было дома, и хотя я знала, что из-за меня теперь она ест хорошо, что теперь она проводит часы на пирах, где не бывала раньше. Я не думала о ней, когда отказывалась от еды, не думала ни о чем таком. Я забыла о страхе голода. Я забыла о ней.
– Прости, - прошептала я.
Он покачал головой, решив, что я извиняюсь перед ним.
– Нет, нет. Пожалуйста. Я виноват, не вы. Потому я должен был извиниться, миледи, - он протянул руку. – Примите эти цветы.
Я вскинула руки, чтобы остановить его.
– Можешь положить их на комод.
– Вы не заберете их у меня, миледи?
– Лиф, ты знаешь, что я не могу…
– Я не дам вам коснуться меня, миледи.
– Ты не понимаешь…
– Вытяните руки, и я сам опущу букет.
Я покачала головой.
– Прошу, не делай этого, Лиф. Оставь их на комоде.
Он был таким печальным и пораженным, что я не могла вынести этого. Я хотела ответить ему на его признание.
– У меня тоже есть сестра, - выпалила я. Он замер, глядя на меня. – Мэрил. Ее зовут Мэрил.
– Сколько ей лет? – спросил он через миг.
– Сейчас одиннадцать, - сказала я. – Я не видела ее с тех пор, как ей стукнуло семь. С тех пор, как я здесь.
– Совсем?
– Я не могу. Это разозлит богов, - сказала я. – Чтобы стать Донен Воплощенной, мне пришлось оставить все позади.
– Но вы скучаете? – тихо спросил он, и я кивнула. – Уверен, она тоже скучает.
– Если помнит, - сказала я тихо, как и он. – Семь – маленький возраст. И мы тогда мало общались. Вспоминать толком нечего.
Лиф скользнул по мне взглядом.
– Люди не забывают любимых, – сказал он. – Это не зависит от возраста, от длительности знакомства, любовь всегда запоминается. Она вас помнит.
Он поклонился и собрался уходить, но что-то дрогнуло у меня в груди.
– Погоди, - я сглотнула комок в горле. Я подставила ладони под его, стараясь сделать так, чтобы они не дрожали. Он заглянул мне в глаза и опустил цветы в мои руки – штокрозы, анемоны и лаванда мягко упали на ладони, пока у него не осталась одна веточка лаванды. Его зеленые глаза вспыхнули, он посмотрел на меня и протянул веточку мне, сжимая лишь большим пальцем и указательным.
И я приняла веточку.
Я собрала все остальные цветы в левой ладони и сжимала так, словно это было жизненно важно. Это было глупо и опасно, но сердце трепетало в груди, как птицы в кулаке. И хотя я знала, что это опасно, я понимала, что так нужно было сделать. Он отплачивал за свой грех злости, и мой
Когда он отпустил, оставив веточку у меня, я уставилась на лаванду с потрясением, он поклонился и собрался оставить меня завтракать.
– Вы меня не раните, - тихо сказал он, открывая дверь. – Я это знаю.
Он закрыл дверь, а я думала о Тиреке.
Глава 7:
Первая неделя уединения была сносной, я занимала себя, пела, рисовала силуэты для вышивки, молилась, так что время было куда тратить. Я не смотрела на окно, опускала голову, сосредоточившись на заданиях, притворяясь, что все в порядке.
Но после первой недели в тишину комнаты прокралась скука, и она тянула меня, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме того, что вне башни. Я скучала по садам. Скучала по прогулкам. Скучала по храму, спокойствию в нем, а больше все по его отстраненности от замка. Я просила их принести статую сюда, и теперь она была напротив моей кровати. Но свет здесь двигался иначе, и солнце все время закрывало луну. Хотелось верить, что это хороший знак, но я знала, что это игра света. Я не могла тут молиться, я не могла сосредоточиться и боялась, что, несмотря на слова королевы, боги разгневаются, что я пренебрегала ими.
У нас с Лифом было затишье, хотя это слово все же не очень подходило. Что-то невысказанное висело между нами после того, как я приняла цветок из его руки. Не дружба, но товарищество, такими могли быть отношения между солдатами в отряде. Мы словно оба знали, что рискуем и выживаем, и это нас объединяло.
Каждый день я спрашивала его, как Дорин, и он отвечал мне одно и то же, что ему не хуже и не лучше. Лекарь считал, что жало сильно задело ткани. Он чувствовал слабым, хотя укус уже зажил. Я хотела увидеть его, но это было невозможно, так что я просила Лифа передавать послания, и я молилась за его выздоровление. Я молилась, и одной из причин был конец этого плена, но тогда я чувствовала себя эгоисткой и просила за это прощения.
* * *
Я поняла это еще в ночь, когда он сказал о трате еды, но теперь было очевидно, что Лиф никогда не работал королевским стражем, он не знал, как вести себя без примера Дорина. Он забывал о протоколе, порой не называл меня миледи, говорил со мной чаще, чем позволял себе Дорин, хоть тот знал меня четыре года.
– Как они делают такой цвет? Он такой яркий, - он замер в дверях, указывая на шелк цвета индиго, однажды утром, когда я решила не рисовать силуэты, а вышивать сразу.
– Не знаю, я не спрашивала, - сказала я напряженно, но он не заметил это, пожал плечами и смотрел, как я расплетаю нити. Я игнорировала его, но понимание, что он смотрит, как я борюсь с иглой и распутываю шелк, мешало, и он ушел, когда я громко хмыкнула.
Когда он принес позже ужин, он сказал:
– Это делают из морских улиток, миледи.
– Что? – я опустила ложку в миску, он издал смешок.
– Лиловые нити, миледи. Краску делают из раковин морских улиток.
– Откуда ты знаешь? – спросила я с любопытством.