Дочь Птолемея
Шрифт:
Диадему, убранную изумрудными камнями, так красиво играющую малиновыми, зелеными, кремовыми, синими красками, она в приливе какой-то детской радости прижала к своей груди и долго не отпускала, пока не заметила камею, на которой изображен её портрет в профиль.
Царица посмотрела на себя в зеркало, на камею и, ещё раз убедившись в точном сходстве и что это она — прелестная женщина, она, и никто иная, прошлась босая по ковру взад-вперед, горделиво косясь на свое отражение.
Послышался легкий шорох, стук сандалий. Смуглая рабыня в розовой тунике опустилась перед ней на колени. Она сообщила тихим голосом, что пришел Нофри,
Она распорядилась:
— Если племянник верховного жреца не ушел — пусть войдет! Я приму его до завтрака.
3. АРСИНОЯ, НОФРИ. АРСИНОЯ!
Принесли одежду и воду для умывания. Она сама промыла себе глаза, протерла влажными пальцами шею и виски. Прозрачная холодная вода колыхалась в большом серебряном тазу с ручками в виде голов сатиров.
Ее расчесали, скрепили волосы заколками, накинули на голову полосатый платок, какой некогда носили древние царицы, и она вышла из своих покоев величаво и степенно, как и подобает ходить царственным особам, сопровождаемая приятным негромким звоном медных колокольчиков в руках юных служанок, составляющих её свиту.
Нофри ждал её у колонны под портиком, одетый по-простому, в белый хитон. То был племянник Пшерони-Птаха, верховного жреца Мемфиса, сын его брата и греческой женщины. Они были ровесниками и, случалось, даже играли в детстве.
Когда Нофри исполнилось тринадцать лет, он бежал из родного дома, повергнув в смятение своего отца и знаменитого дядю. Его считали погибшим, но он неожиданно появился вместе с легионом Цезаря, и тогда многие решили, что у римлян он свой человек. Это едва не стоило ему жизни, ибо в Александрии нашлись такие, которым он стал ненавистен. Однако Серапис проявил к Нофри милосердие — его никто не тронул, и племянник верховного жреца в те роковые дни оказался весьма полезным для Клеопатры и Гая Юлия.
После окончания войны, когда Клеопатра под охраной римских мечей обосновалась на царском троне, Нофри вновь покинул Александрию. На этот раз его путь лежал на восток. Он много путешествовал по Вавилонии, Персии, Индии; он побывал во всех местах, через которые когда-то прошагали грозные фаланги знаменитого македонца. Он посетил даже Гидросию и своими ногами, как Александр Великий, отмерил безотрадные солончаки и песчаные дюны под лучами жгучего безжалостного солнца, без глотка воды, в одной войлочной кавсии и в обмотках на ногах вместо порванных сапожек.
В Малой Азии он повстречался с одним без нужды блуждавшим легионом Марка Антония и вывел его истомленных жаждой воинов к загадочному озеру среди гор: стоило им только освежиться и отведать чистой и холодной, как лед, воды, как в небе что-то прогрохотало и озеро на глазах изумленных и испуганных римлян стало уходить под землю. Однако Нофри успокоил их, объяснив, что это странное явление произошло не от гнева богов, а по природному закону, и с тех пор он стал сопровождать легионы Марка Антония в походах как гадатель и астролог.
Нофри приветствовал Клеопатру сдержанным поклоном и, распрямившись, сказал с явным беспокойством:
— Я слышал, госпожа моя, что после нашей встречи ты занемогла.
— Не буду скрывать, милый
— Какое нечаянное слово повергло царицу в столь сильное смущение?
Царица искоса поглядела на него, моргнула длинными ресницами, думая, говорить или не говорить, и, видя, что он молча ждет, ответила:
— Арсиноя, Нофри. Арсиноя!
Имя своей младшей сестры она произнесла спокойно, без раздражения, без того эмоционального всплеска, которым разразилась в их первую встречу, стоило ему сообщить, что эта дрянь, как она именовала Арсиною, неожиданно и тайно объявилась в Эфесе, в храме Артемиды. Тамошний жрец когда-то приютил её отца, Птолемея Авлета, спасающегося от убийц, посланных старшей дочерью Береникой, которая захватила власть в Александрии, стоило тому ненадолго отлучиться из Египта. Теперь этот жрец дал приют Арсиное, её непримиримому врагу.
— О Исида, матерь богов! — простонал Нофри, потирая указательным пальцем переносицу, дивясь тому, как это он забыл, что Клеопатру с её младшей сестрой связывали самые неприятные воспоминания. Если бы не счастливые обстоятельства и не Гай Юлий, стареющий улыбчивый человек в кожаной эгиде, царицей Египта, возможно, была бы Арсиноя, а не Клеопатра, ибо тогда, шесть лет назад, во время междоусобицы, на сторону младшей дочери Птолеменя встали почти все жители Александрии.
— И не только это, — уточнила царица, — но и гнев Антония. Из твоих слов я поняла, что в его свите есть мои недоброжелатели.
Нофри в задумчивости покачал головой. Он ответил не сразу, подыскивая нужные слова:
— В свите Антония есть люди, которые при упоминании о Египте и его царице впадают в раздражение. Не от большого ума, конечно. Не будем говорить о недостойных твоего внимания.
— Почему же? Я хотела бы знать их имена, — сказала она, сверкнув глазами. О своих врагах Клеопатра желала знать все, все до мелочи, чтобы при возможности напомнить им о себе.
Нофри снова уклонился от прямого ответа, не назвал ни одного имени, но высказал главную причину недовольства римского триумвира.
— Твои галеры, посланные Кассию…
Клеопатра не дала ему договорить:
— Ах, галеры! И Антоний поверил клевете? Чтобы я убийце Цезаря оказала поддержку? Я послала Долабелле в Лаодикию четыре легиона, и не моя вина, что Кассий их перехватил в пути. Я собрала большой флот, чтобы оказать поддержку Антонию и Октавиану в их борьбе с этими выродками. Но сильная буря разметала мои суда, а я, едва жива, добралась до Александрии и надолго слегла от жестокой простуды.
Сказав это, она покашляла в кулачок и в обиде приумолкла: не в её нраве было перед кем-то оправдываться. Нофри она доверяла, считала его за своего, поэтому и высказалась так откровенно. Но перед Марком Антонием, перед этим мнимым потомком Геракла, который обивал пороги её виллы под Римом, где она проживала с такой дерзкой роскошью, от которой, по льстивому замечанию этого всадника, у него слепли очи, она бы не стала оправдываться. Да, много изменилось за два года после смерти Цезаря, коли Антоний ждет от неё подобного унижения. Ее гордость была уязвлена, но она не подала вида, что считает себя оскорбленной. Она постаралась обдумать свое положение, ибо появление Арсинои в Эфесе, неподалеку от Киликии, где обосновался со своими легионами Марк Антоний, нельзя объяснить простой случайностью.