Дочь регента
Шрифт:
— Хорошо, монсеньер, — сказала Мышка, — раз вы это так воспринимаете…
— Что тогда?
— Тогда я буду задавать вам вопросы.
— Спрашивай, я отвечу.
— Вы разгадываете сны, монсеньер?
— Я прорицатель.
— Значит, мой сон вы можете истолковать?
— Лучше, чем кто-либо. Впрочем, если мне не удастся его истолковать, так вот тут сидит аббат, которому я плачу два миллиона годовых за некоторые особые услуги, в том числе он должен также знать все хорошие и дурные сны, которые видят подданные моего королевства.
— Так
— А то, что если я не сумею, то истолкует аббат. Рассказывай свой сон.
— Вы знаете, монсеньер, что мы — Жюли и я — уснули, устав вас ожидать?
— Да, знаю, вы сладко почивали, когда мы вошли.
— Так вот, монсеньер, я спала и видела сон.
— В самом деле?
— Да, монсеньер, не знаю, видела ли сны Жюли, но мне кажется, что я видела.
— Послушай, Дюбуа, сдается мне, что это становится интересным…
— На том месте, где сидит господин аббат, сидел один офицер, но я им не занималась, кажется, он пришел сюда из-за Жюли.
— Слышите, мадемуазель Жюли? — сказал Дюбуа. — Против вас выдвинуто ужасное обвинение.
Жюли, которую называли Крыской, в отличие от ее подруги Мышки, чьи любовные приключения она обычно разделяла, не была находчива и, ничего не ответив, покраснела.
— А кто же был на моем месте? — спросил герцог.
— Ах, вот об этом-то я и хотела сказать, — продолжала Мышка, — на месте монсеньера сидел, конечно, в моем сне…
— Ну да, да, черт возьми, — сказал герцог, — мы же договорились!
— …сидел красивый молодой человек лет пятнадцати-шестнадцати, но до того странный, что, не говори он по-латыни, его можно было бы принять за девушку.
— Ах, бедная Мышка, — воскликнул герцог, — что ты говоришь?
— Наконец, после часа богословских разговоров, интереснейших изысканий о святом Иерониме и святом Августине, блистательного сообщения о Янсении во сне мне показалось, что я засыпаю.
— И таким образом, сейчас тебе снится, — подхватил герцог, — что ты еще спишь?
— Да, и все это мне кажется настолько сложным, что, желая получить этому какое-нибудь объяснение, не найдя его сама и считая бесполезным спрашивать Жюли, я обращаюсь к вам, монсеньер, — вы же прорицатель, как вы сами сказали, — чтобы это объяснение получить.
— Мышка, — ответил герцог, наполняя бокал своей соседки, — попробуй-ка хорошенько вино, мне кажется, что ты оклеветала свой вкус.
— И правда, монсеньер, — сказала Мышка, выпив бокал до дна, — вино мне напоминает то, которое я пила только…
— Только в Пале-Рояле?
— Ей-Богу, да!
— Ну, раз ты пробовала это вино только в Пале-Рояле, значит, оно есть только там, так ведь? Ты достаточно бываешь в свете, чтобы по достоинству оценить мои погреба.
— О, я их ценю высоко и искренне!
— Раз это вино есть только в Пале-Рояле, значит, сюда его прислал я.
— Вы, монсеньер?
— Ну я или Дюбуа, ты же знаешь, что у него есть ключи не только от моей казны,
— Очень может быть, что ключи от погребов у него есть, — сказала мадемуазель Жюли, отважившись наконец промолвить словечко, — но что у него ключи от вашей казны — трудно заподозрить.
— Слышишь, Дюбуа! — воскликнул герцог.
— Монсеньер, — ответил аббат, — как ваше высочество уже могли заметить, это дитя говорит мало, но уж если ей случается говорить, то одними афоризмами: прямо не женщина, а Иоанн Златоуст!
— А если уж я прислал сюда это вино, то это могло быть только для одного из герцогов Орлеанских.
— А разве их два? — спросила Мышка.
— Горячо, Мышка, горячо!
— Как! — воскликнула со смехом танцовщица, откидываясь в кресле. — Как! Этот молодой человек, эта девица, этот богослов и янсенист…
— Ну-ну…
— …которого я видела во сне?
— Да.
— Вот здесь, на вашем месте?
— На этом самом.
— Монсеньер Луи Орлеанский?
— Собственной персоной.
— Ах, монсеньер, — продолжала Мышка, — до чего ваш сын не похож на вас, и как я рада, что проснулась!
— А я еще больше, — сказала Жюли.
— Ну, что я вам говорил, монсеньер! — воскликнул Дюбуа. — Жюли, девочка моя, ты просто чистое золото!
— Так ты меня все еще любишь, Мышка? — спросил герцог.
— Во всяком случае, я питаю к вам слабость, монсеньер.
— И это несмотря на сны?
— Да, монсеньер, а иногда именно из-за них.
— Ну, если все твои сны похожи на сегодняшний, мне это не очень льстит.
— О, прошу ваше высочество поверить, что кошмары мне снятся не каждую ночь!
После этого ответа, еще более укрепившего его королевское высочество во мнении, что Мышка — девица очень остроумная, прерванный ужин возобновился и продолжался до трех часов утра.
В означенное же время герцог увез Мышку в Пале-Рояль в карете своего сына, а Дюбуа проводил Жюли к ней домой в карете монсеньера.
Но прежде чем лечь в постель, регент, с трудом подавивший печаль, которую он пытался развеять весь прошедший вечер, написал письмо и позвонил лакею.
— Возьмите, — сказал он ему, — и проследите, чтобы оно было отправлено сегодня же утром с нарочным и вручено только в собственные руки.
Письмо было адресовано госпоже Урсуле, настоятельнице монастыря августинок в Клисоне.
IV. ЧТО ПРОИЗОШЛО ТРИ ДНЯ СПУСТЯ В СТА ЛЬЕ ОТ ПАЛЕ-РОЯЛЯ
На третью ночь, считая от той, когда регент ездил из Парижа в Шель, из Шеля в Мёдон, а из Мёдона в Сент-Антуанское предместье и когда везде его ждало одно разочарование за другим, в окрестностях Нанта происходили события, все подробности которых чрезвычайно важны для понимания нашей истории, поэтому мы воспользуемся правом романиста и перенесемся вместе с читателем на место, где эти события разворачивались.