Дочь регента
Шрифт:
— Здесь, — сказал он.
— Здесь?
— В монастыре августинок?
— Именно здесь, господа. В этом монастыре живет девушка, которую я люблю. Я увидел ее год назад в Нанте, во время праздника Тела Господня, она тоже меня заметила, я пошел за ней, подкараулил и сумел передать ей записку.
— Но как же вы видитесь? — спросил маркиз.
— Я дал сто луидоров садовнику, чтобы он помогал мне, а он мне дал второй ключ от этой решетки. В десяти футах над уровнем воды есть окошко, у которого она меня поджидает, и, если бы было светло,
— Да, летом, я понимаю, — сказал маркиз, — но сейчас на лодке не подплывешь.
— Это так, господа, но если сегодня ночью нет лодки, то есть лед. Значит, я доберусь к ней по льду, а если он треснет подо мной и я утону, то тем лучше, потому что ваши подозрения, надеюсь, утонут вместе со мной.
— Одной тяжестью на сердце меньше, — сказал Монлуи, — ах, мой бедный Гастон, ты просто осчастливил меня, потому что мы с Куэдиком, как ты помнишь, за тебя поручились.
— Да, шевалье, — воскликнул маркиз, — простите нас и давайте обнимемся!
— С удовольствием, маркиз, но вы в какой-то мере отняли мое счастье.
— Каким образом?
— Увы, я хотел один знать о своей любви, я так нуждаюсь в надежде и в мужестве! Ведь сегодня я расстанусь с ней и, возможно, никогда больше не увижусь!
— Кто знает, шевалье? Не слишком ли мрачно вы смотрите на будущее?
— Я знаю, что говорю, Монлуи.
— Если вы достигнете цели, а при вашей смелости, решительности и хладнокровии вы ее достигнете, шевалье, то Франция будет обязана вам свободой и вы станете хозяином положения.
— Ах, маркиз, если мне это и удастся, то не для себя, моя судьба предопределена.
— Ну же, шевалье, мужайтесь, а пока позвольте нам присутствовать при ваших любовных подвигах.
— Опять подозрения, маркиз?
— Не опять, а все еще, дорогой Гастон. С тех пор, как вы оказали мне честь выбрать меня своим предводителем, я и сам себе не всегда доверяю, и это естественно: на мне ведь лежит вся ответственность, и, хотите вы этого или нет, я должен следить за вами.
— Ну что же, маркиз, смотрите: я не меньше спешу добраться до этой стены, чем вы это увидеть, и я вас больше не заставлю ждать.
Гастон привязал коня к дереву, перебрался через речушку по доске, проложенной с берега на берег, отпер решетку и некоторое время шел вдоль изгороди, чтобы обойти место, где течение не давало озеру замерзнуть, потом он ступил на лед, который глухо затрещал под его тяжестью.
— Во имя Неба, — приглушенно воскликнул Монлуи, — осторожнее, Гастон!
— Как Бог пошлет! Смотрите же, маркиз.
— Гастон, — сказал Понкалек, — я верю, я верю вам.
— Прекрасно! Это удваивает мое мужество, — ответил шевалье.
— Еще одно только слово, Гастон: когда вы отправитесь?
— Завтра в это же время, маркиз, я буду уже в двадцати пяти — тридцати льё отсюда на парижской дороге.
— Тогда вернитесь, обнимемся и простимся. Подойдите, Гастон.
— С удовольствием.
Шевалье
V. КАК СЛУЧАЙ ИНОГДА УЛАЖИВАЕТ ДЕЛО ТАК, ЧТО ПРОВИДЕНИЮ ОСТАЕТСЯ ТОЛЬКО СТЫДИТЬСЯ
Лед трещал, но Гастон смело шел вперед, потому что заметил одну вещь, которая заставила его сердце биться быстрее: зимние дожди подняли уровень воды в озерце, и, дойдя до стены, он, несомненно, сможет дотянуться до заветного окна.
Он не ошибся. Оказавшись у цели своего пути, он сложил руки у рта и крикнул, подражая уханью филина. Окно отворилось.
И тут же он был вознагражден за пережитую опасность: почти на уровне его лица в окне появилась прелестная головка его возлюбленной, а ее нежная и теплая ручка протянулась сквозь решетку и в первый раз коснулась его руки. Вне себя от восторга, Гастон завладел этой ручкой и покрыл ее поцелуями.
— Гастон, вот вы и приехали, несмотря на холод, и без лодки, прямо по льду, да? А ведь я вам это запретила в письме: лед едва стал.
— Ваше письмо было у меня на груди, Элен, и мне казалось, что никакой опасности не существует. Но вам нужно рассказать мне что-то очень грустное и серьезное. Вы плакали.
— Увы, друг мой, я с самого утра только и делаю, что плачу.
— С утра? — прошептал Гастон, грустно улыбаясь. — Странно! И я тоже плакал бы сегодня с самого утра, не будь я мужчина.
— Что вы говорите, Гастон?
— Ничего, друг мой. Но вернемся к вам, что у вас за горе, Элен, расскажите.
— Увы, вы знаете, что я себе не принадлежу, я бедная сирота, воспитанная в этом монастыре, и, кроме него, нет у меня другой родины, другого мира, другой вселенной. Я никогда не видела людей, которых могла бы считать своими отцом и матерью. Я думаю, что моя мать умерла, а об отце мне всегда говорили, что он находится в долгой отлучке; я зависела от некоей невидимой могущественной силы, и только нашей настоятельнице известна истина. Так вот, сегодня утром мать-настоятельница пригласила меня к себе и со слезами на глазах сообщила о моем отъезде.
— О вашем отъезде, Элен? Вы покидаете монастырь?
— Да, моя семья забирает меня к себе, Гастон.
— Боже мой, ваша семья! Вот еще одна напасть на нас с вами!
— Да, Гастон, это несчастье, хотя сначала мать-настоятельница поздравила меня с ним как с величайшей радостью. Но я в монастыре была счастлива и ничего другого не просила у Господа, как остаться в нем до той минуты, когда я стану вашей женой. Но Господь судил иначе, и что же теперь со мной станется?
— И этот приказ уехать из монастыря…