Дочь реки

Счастная Елена

— Твое дело какое? Меня до Белого Дола довезти. И плату свою получить. Остальная моя жизнь тебя не касается! — Гроза снова встать попыталась, да Рарог запястье пальцами своими словно обручьем сковал.

— Ты маленькая такая, Гроза, — неожиданно низко и хрипло проговорил он. — Тебя и муравей затопчет. Как я могу…

Других его слов она не услышала уже. Словно вспышкой Перуновых стрел ее ослепило — и голову повело неумолимо по кругу. Словно водоворотом закрутило, выбросило на тот же берег, где она давеча купаться вздумала. Только теперь стояла она едва у самого края воды, все так же наблюдая, как та подкатывает к ее ступням, а коснуться не решается. И мокрый песок просачивается

между пальцами, холодя кожу, и ветерок неспешный гуляет по спине и путается в волосах, словно лента — в косе невесты.

Она завороженно смотрела, как красные волокна крови расползаются в воде, растворяются в ней, окрашивая словно корнем марены. Взгляд скользнул дальше

— и все нутро содрогнулось, словно кости вдруг стали мягкими и перестали держать. Подкосились колени — и Гроза свалилась едва не ничком, еле успев упереться руками в землю. И вода тут же расступилась вокруг нее, забирая с собой чужую кровь, будто возвращая тому, из кого та излилась. Рарог лежал на мелком месте лицом вниз, вытянув руки перед собой — и пальцы его глубоко впивались в податливый песок, словно в последнем усилии он хотел уцепиться хоть за что-то. Из его рассеченной шеи струился алый ручеек, помалу истончаясь, уже не подгоняемый остановившимся сердцем. Рубаха его в бурых разводах и комьях тины облепляла сильную спину и широкие плечи — и Гроза осторожно положила ладонь между его лопаток, не понимая еще, не желая осознавать, что он мертв.

— Изми-ир… — пролилось тягучим киселем из горла пронизанное болью и горечью имя.

Река плеснула вдруг нежданной волной, снова смывая с песка не успевшую впитаться, багровую, еще не остывшую густоту его жизни и силы. Гроза опустилась медленно на Рарога, чувствуя губами его влажные волосы. Закрыла глаза…

А когда открыла вновь, перед ней уже был живой старшой. Он будто и не заметил ничего, не понял. Его губы еще шевелились, произнося последние слова. А после он нахмурился, шаря взглядом по лицу Грозы.

— Не трогай меня, Рарог, — выдохнула она, едва ворочая языком. — Держись подальше. Не думай, не смотри… иначе не остаться тебе живым. Так и сгинешь в той воде, которая тебя сейчас, как родного ребенка, носит.

И понять не могла, чьим голосом говорит: точно не своим. Словно воля чужая на миг поселилась в ее голове, излилась на ее уста. И грудь распирало от того, что как будто два дыхания в ней, борются, мечутся, путаясь между собой. И потому так говорить тяжело.

— Кто ты, Гроза? — кажется, ничуть не испугался ватажник, продолжая ее за руку держать.

— Забудь, — она покачала головой, выдергивая ладонь из крепкой, но бережной хватки его теплых пальцев. — Как только на берег сойду в Белом Доле, забудь.

Она встала и вышла из шатра. Не появилась из него к утренне, которую один приготовил Калуга. Парень дозваться ее пытался, но она не откликнулась. Тот поворчал еще немного, стоя за пологом, взывая к ее разуму, пока его Рарог не прогнал. А после все выдвинулись в путь. И ватажники смотрели на Грозу без насмешки, хоть наверняка ее ночные прогулки уже достигли ушей каждого.

Так прошел еще один день в пути с тихой и настороженной ночевкой на таком глухом берегу, куда не всякий охотник заберется да не всякая русалка выйдет. Рарог словно бы внял словам Грозы, близко не подходил и заговаривал с ней мало: только по тем поводам, которых не избежать. И наконец сказал Калуга, что на другое утро должен уж появиться и Белый Дол. Стоял он аккурат на широком высоком яру — с воды просто так не подберешься.

Не обманул парень: не прошло много времени после того, как поутру струги отошли от берега, не успело Дажьбожье око подняться над растрепанными верхушками елей, что тянулись темно-зеленым

частоколом вдоль берега, укутанные понизу густыми зарослями ольхи, так и впрямь показался знакомый обрывистый берег вдалеке, нависающий, словно подбородок великанской головы, над сияющим в теплом рассветном золоте руслом. Еще пара мгновений — и выросли над ним бурые стены Белого Дола. Зашлось в груди от волнения, и даже кончики пальцев похолодели — от мысли, что вот-вот — и Гроза встретит отца, которого не видела, посчитай, с самого студеня. Как бывал он в Волоцке на Коляду— а там вернулся в тот острог, что ему поручили. Да и то не одному: был в той крепости десятник один, которого Владивой к нему приставил: чтобы приглядывал. Не доверял он больше своему ближнику так, как раньше, хоть и пытался при Грозе о том не говорить, зная, что она осерчает сильно. Словно Ратша немощным совсем стал, что сам с дружиной небольшой не управится.

Подходить близко к острогу не стали: Рарог приказал пристать к пологому бережку в надежном укрытии леса — даже с высоких стен не разглядишь, что кто-то там скрывается. Удавалось и до того проходить мимо других острогов незаметно, а потому ватажникам не о чем было беспокоиться.

— Жаль, что уходишь, — вздохнул Калуга, как начала Гроза свои вещи из-под лавки выуживать, ожидая, как зашуршит струг дном по песку.

— Да она тебя хоть стряпать научила лучше, — отозвался кто-то из мужиков. — Все впрок.

Остальные хохотнули негромко, словно опасались все ж, что чистый воздух разнесет их голоса далеко — и кто-то лишний услышит. То ли люди, то ли духи лесные — и то, и другое им не нравилось.

— А то, может, оставайся с нами, Гроза, — сверкнул зубами другой ватажник — она не все имена успела запомнить. — Мы не обидим.

Гроза улыбнулась, но тут же посмурнела вновь, как встретилась взглядом с Рарогом. Он все сидел у кормила и смотрел на нее чуть исподлобья, словно мысли какие тяжкие в голове ворочал. А больше всего о том, что она ему тогда в шатре сказала. Нынче было тепло, потому многие мужи сидели в одних только рубахах, а он еще и рукава закатал до локтей — и она видела теперь ясно рисунок на его коже с внутренней стороны предплечья, но издалека толком рассмотреть не могла. Казалось только, что запрятан среди мудреных линий знак Велеса.

Как ударился, чуть качнувшись, струг о мягкую мель, а рядом с ним три других, Рарог вдруг встал и, перешагивая через скамьи, добрался до увенчанного медвежьей головой носа. Гроза и вздрогнула даже, как его пальцы вдруг ухватили ее под локоть. Обернулась, заглядывая в его лицо.

— Чурила, Калуга, — с нами пойдете, — велел громко. — Проводим девицу хотя бы до веси.

Другие мужи заворчали, но не слишком рьяно: наверное, и понимали, что одной Грозе будет боязно идти через опасно сумрачный ельник. Недобрым казалось это место, гранью между Явью и Навью. Отражались бородатые ели в спокойной нынче глади реки — и казалось, мир весь опрокидывался в нее. Только ноги намочишь — и утянет за собой.

А с Рарогом рядом, несмотря ни на что, и впрямь было спокойнее: помнила Гроза о требах, что приносил он Велесу — не иначе своему покровителю. Значит, и не обидит никто рядом с ним. И ощущение это необъяснимое, казалось бы — защищенности — рядом с ним становилось все крепче. Вопреки тому, что она гнала его второго дня от себя. И сама не хотела приближаться лишний раз.

Рарог не забыл прихватить с собой и лук, и кистень привесить к поясу. Спрыгнул на сырой берег и Грозу в руки поймал, крепко схватив за талию. Еще мгновение она висела в тисках его широких ладоней, пытаясь достать носками черевик землю, и смотрела в его глаза, словно в колодец, отражающий острые верхушки елей вокруг.