Дочь Роксоланы

Хелваджи Эмине

Басак-ханум давно уже была не басак, не «пшеничноволосая». Но Эмине-ханум, безусловно, всю жизнь оставалась эмине, «верная и надежная».

Имя старшей девочки было Михримах, «Солнце-и-Луна». Младшая же девочка…

Ее чаще называли Разия, хотя, вообще-то, она звалась Орыся. Но дело в том, что этого имени как бы не было. И ее самой – тоже.

* * *

…Шаги в коридоре приблизились внезапно и быстро – множественные, стремительные, мужские

и юношеские. Так в этих коридорах, вообще-то, ходить не полагается. Няня с кормилицей разом побледнели.

Но прежде в покои, просеменив на цыпочках, успела скользнуть женщина, одна из доверенных служанок. Доверенных, однако не самого ближнего круга. Поэтому она, даже в панике строго соблюдая приказ, усвоенный давно и намертво, застыла у самой двери, не приближаясь ни к одной из девочек более чем на десяток шагов.

«Шахзаде!» – беззвучно прошептали ее губы.

«Какой?» – так же беззвучно спросила няня, как будто это имело значение.

Ответить у служанки времени уже не было, она едва успела чадру на лицо опустить. Дверь рывком распахнулась.

Как оказалось, все трое. Шахзаде Мехмет, шахзаде Селим и шахзаде Баязид. А за их спинами в коридоре еще и лала-паша маячил, почтительно держась на пару шагов позади.

Шахзаде, наследники престола, имеют право ходить… да можно сказать, повсюду. Никто не решится закрыть перед ними какую-либо дверь. Особенно сейчас, когда нового, настоящего гарема, по сути, нет вообще (поскольку единственная хасеки в нем – их общая мать), а тот, что называется «старым гаремом», сильно потерял в запретности. Мехмету, старшему из всех шахзаде, что сейчас в столице, уж точно путь не преградят. Впрочем, дверь распахнул Баязид, самый младший, неполных десяти лет от роду…

Все склонились перед тремя шахзаде именно так, как того требовали правила. Все, кто были в покоях: четыре служанки и сестра.

Сестра, впрочем, сразу выпрямилась. Глянула на братьев с девчоночьей вредностью, так что средний из них, Селим, даже попятился.

– Тесен дворец, больше ходить негде? – спросила она.

– Мы в отцовском доме! – немедленно ответил Баязид. – Где хотим, там и ходим!

Ну конечно, разве может без него хоть что-нибудь обойтись! По ехидной зловредности и стремительной решительности действий ли, поступков ли он точно опережал всех братьев, а временами и сестру.

– Ой, молодые господа, гоже ли вам посещать отцовский гарем… – начала было Басак-ханум, но двое из трех «молодых господ», старший и младший, немедленно рассмеялись.

– У отца нет гарема, – солидно, как он все делал, произнес Мехмет, – у него есть наша матушка. А если ей угодно называть покои своей дочери и своих служанок гаремом, так это ваши дела, женские.

– Сегодня в покои ко мне без спроса зашел, – сказала девочка и, полуотвернувшись от старшего брата, взяла со столика зеркало, – завтра со служанок моих чадру сорвешь…

– Еще не хватало! – Мехмет рассудительно покачал головой. – Мужчине в женские дела вмешиваться – только себя ронять.

Раз уж решила матушка отчего-то ввести обычай, что все твои ближние служанки должны носить чадру, – вольно вам всем.

Собственно, на этом разговор мог и завершиться, тем более что девочка, явно утратив интерес к спору, принялась рассматривать себя в зеркале и прихорашиваться. Мехмет уже повернулся к выходу, а ожидавший в коридоре наставник чуть отступил, готовясь пропустить своих подопечных мимо себя и сопроводить их прочь из женской части дворца.

Только так все и должно было произойти в следующие мгновения. Если бы не Баязид.

– Должны носить чадру, должны! – закричал он в восторге. – Чтобы никто не видел, какие они уродины! А еще – чтоб не было видно: они все равно красивее тебя! И она, – он ткнул пальцем в сторону Эмине-ханум, которая только хмыкнула, сложив руки на полной груди, – и она… – Во второй раз его рука указала на самую юную из служанок, почти неразличимую за спинами няни и кормилицы, робко переминавшуюся с ноги на ногу возле дальней стены.

Служанка, издав возглас испуга, уклонилась от направленного на нее Баязидова пальца, словно тот был копьем.

Следующая минута была наполнена рыданиями, воплями и бранью. Рыдала юная служанка, в ужасе отбежав в самый темный угол покоев и скорчившись там на полу, слезно причитала служанка возле дверей, а вот Басак и Эмине, уперши руки в бока и придвинувшись к шахзаде почти вплотную, высказывались сочно и цветисто, гневно и громогласно. Прямо как торговки на чаршы-сы (или, как теперь пошла мода называть рыночную площадь, базар-майдан), где, впрочем, кроме них самих, никто из здесь присутствующих в жизни не был, а потому оценить это сравнение не мог.

– Ладно тебе, няня, – звонко сказала девочка, и все как-то разом смолкли. – И тебе будет, кормилица. Не злитесь. Было бы на кого. Или вы забыли: Джихангирчик маленький еще совсем…

Издевка была едкой: Джихангиру, четвертому из шахзаде, пока не сровнялось и трех годков, ему еще нескоро надлежало обретать юношеские привычки, потому его сейчас со старшими братьями и не было, он покамест поручен женской опеке, а не наставнику-лале.

– Сама с малышом якшайся, тебе и подобает! – запальчиво ответил Баязид, не осознавший, что его, можно сказать, сравнили с младенцем, и поэтому задетый гораздо меньше, чем рассчитывала сестра.

– Ну да. Мне – с малышом, а тебе, взрослому, с санджак-беем Манисы.

Это была фраза то ли отчаянно дерзкая, то ли просто странная. Услышав такое, прямо-таки не знаешь, как поступить.

Впрочем, не знал этого скорее шахзаде Мехмет, на год старше сестры, уже, можно сказать, юноша, целых пятнадцать ему. То есть он знал, что в таких случаях мужчине, а хоть бы и юноше, надлежит делать с женщиной, равной ему по статусу. Надлежит ударить так, чтобы она замолчала. В Блистательной Порте не только мужчины, но и юноши поступают именно так. С равными, конечно.