Дочь самурая. Трилогия
Шрифт:
Так, после классицизма, ампира, николаевского классицизма, переходящего в тоновский неовизантизм, византийского элемента в русском стиле, модерна, нового ампира и русской готики начала и конца 30-х с последующим за ней новым классицизмом новое архитектурное слово напрашивается в неороманском средиземноморском стиле.
Я буду надеяться, что храмы в неороманском стиле будут освещены не только светом нашего Солнца, но и светом чужих звезд.
Патриарх замолк а император вдруг вспомнил что до того как избрать стезю священства преподобный Максим – в миру Иван Спирович Паниакос из Одессы, считался самым многообещающим из молодых филосовов империи.
– Бесспорно. Но, что ты думаешь о проповедях митрополита Ираклийского Кирилла? – спросил вдруг император.
Патриарх покачал головой:
– Слишком быстро он
– Хорошо, поглядим. Отдыхайте, Ваше Святейшество, а мне еще надо кое с кем встретиться.
Слегка поклонившись, император подошел к двери, но на пороге обернулся и внимательно посмотрел на патриарха.
– Я могу тебе чем-то помочь, святейший?
Но тот только покачал головой и устало прикрыл глаза.
Через час
Император лежал на влажном разогретом мраморе и рассматривал цветные стеклышки, вставленные в звездчатые окна высокого купола. Из одежды на нем было только белоснежное пушистое полотенце вокруг бедер, прикрывавшее ноги до колен. Омар прилег с другой стороны каменного восьмиугольника, головы друзей оказались близко, так что можно было вести тихую беседу. Если бы кто-нибудь в этот момент забрался на крышу бани и заглянул вниз, фигуры парильщиков напомнили бы ему стрелки часов, показывающих что-то около пяти: невысокий, весьма плотный левантиец – высокий, стройный и даже худощавый император…
– Хорошо у тебя! – пробормотал царь. – Главное, спокойно…
– Отдыхай, отдыхай, – отозвался Омар. – А повара пока потрудятся!
– Ты их особо-то не мучай, у меня еще часа три, не больше…
Имение, которое любил навещать император в редкие свободные часы, располагалось на самом острие Золотого Рога – там, где бухта мелела и суживалась, превращаясь в небольшую речку. Владения «Повелителя рыб», как часто называли хозяина, окружала невысокая живая изгородь, тянувшаяся почти на две мили. Здесь было все – дом, личная баня, гараж, аккуратная ферма и даже маленькая картинная галерея. Что и говорить, никто бы не признал сейчас в дородном и вальяжном Омаре Шарифе щуплого юношу, который сорок лет назад стоял на камнях Августеона в ожидании праздничного императорского выхода. По стародавнему обычаю представители городских «цехов» – если только это понятие еще имело право на существование – держали в руках образцы товаров, которыми могла гордиться Империя. Проще всех было кожевникам, чья продукция шла у туристов нарасхват: они несли на длинных шестах изящные сапожки и кошельки. Корабелы хвастались пластмассовыми и деревянными моделями катеров и скоростных паромов. Труднее было торговцам снедью: в толпе их подносы часто рассыпались, и растаскивались шустрыми мальчишками поэтому те, что побогаче, заказывали роскошные пластмассовые натюрморты, ярко раскрашенные и весьма аппетитного вида, но без вкуса и запаха. И весьма странно смотрелся в толпе «чревоугодников» смуглый молодой человек со сросшимися бровями и упрямым взглядом карих глаз, державший перед собой блюдо, источавшее ароматы жареной рыбы, зелени и лимона. Оно было уставлено картонными коробочками, и из каждой выглядывал хвост жареной ставридки, пучок зелени и краешек румяной булки. На коробочках красовалась надпись «Мега-Шар» на фоне голубого силуэта Константинополя. Соседи с удивлением косились на юношу, но каково же было их изумление, когда проходивший под шум музыки и гром хоров император Даниил вдруг повел носом, остановился и с интересом поглядел на Омара.
– Что это у тебя, друг? – спросил он.
– Еда для тех, кто спешит, государь…
– Ах, американское изобретение, – улыбнулся Даниил.
– Нет-нет, – засмущался молодой человек, – у них быстрая еда с каждым днем дороже, вредней и безвкусней, наша будет гораздо лучше…
Император чуть шевельнул бровью и проследовал дальше, но уже к вечеру Омар получил приглашение на аудиенцию – большую красно-лаковую открытку. Он быстро нашел общий язык с Даниилом. Молодой левантиец подкупал почти детской наивностью, сочетавшейся с природной добротой, открытостью и серьезностью. На Омара действительно можно было положиться, и скоро коробочки «Мега-Шара» стали мелькать во всех прибрежных городах Империи, затем добрались и до озерных местностей – всюду, где обреталась рыба.
– Ведь все очень просто! – объяснял
Действительно, не прошло и нескольких лет, как босфорские ставридки, раскрытые, как книжка, и зажаренные до хрустящей корочки, стали известны всему миру. Впоследствии Омар сумел стать и молодому императору близким другом. Разглядывая довольно неуклюжие звездочки, прорезанные в белом своде бани, Олег думал о том, в какой архаической среде порой приходится существовать российскому императору. Вот эти смешные окошки в хамамах левантийцы делают уже лет восемьсот, не меньше. Только в том и разница, что стекла в них теперь вставляют прозрачные, а не из мутного киселя, как в старой Пруссе.
Император приподнялся и поманил пальцем банщика – молодого левантийца в форменном полотенце до колен. Тот быстро поднес тазик с мыльной пеной и принялся намыливать августейшее тело, попутно растирая его жесткой перчаткой. Это называлось «кесе» – древняя процедура, которую раньше совершали над воинами, вернувшимися из похода.
«Хорошо было им! – подумал государь Олег. – Они хотя бы знали, когда война окончена и можно позволить соскрести с себя старую кожу. А мы сейчас живем в преддверии нескончаемого похода, год за годом…» Император почувствовал, что приятные воспоминания готовы рассеяться, уступив место невеселым думам и тупой деревянной боли под сердцем. Он встряхнулся. Не время думать о плохом. Нужно максимально расслабиться.
– Три, три, не жалей! – ободрил он банщика, который и так старался вовсю.
Почётный Орден Святого Иоанна Иерусалимского заявляет, что все сказанное о семье английского монарха есть злонамеренная ложь; и что он, с помощью Божией и Девы Марии, готов доказывать ее невиновность своим собственным телом либо с помощью заступника; и что он готов будет встретиться на поле ристалища с их обвинителем в назначенный для поединка день и час для Божьего суда по правилам ордена – в священном Джетане. Если вопрос о проведении поединка решится положительно, стороны да принесут клятву появиться на поле ристалища в назначенный день; поединок должен был пройти под надзором мудрых и честных людей, служителей, рыцарей и пажей, без какого-либо преимущества в пользу той или иной стороны. Если же обвинитель или обвиняемый не явятся в назначенный день и час на место, определенное для поединка, они да будут объявлены трусами. И своим поступком подтвердят выдвинутое против него обвинение; герб его дома и страны будет перевернут и позорно закреплен под хвостом лошади в знак бесчестья по древнему обычаю.
Москва. Штаб квартира ОСВАГ
Неприметный серый «руссо-балт» – ничем не отличающийся от сонма ему подобных на московских улицах свернул с Мясницкой в переулок, потом еще раз, затем въехал в поднявшиеся ворота – ведшие однако не во внутренний двор а на спуск подземной автостоянки.
Выйдя из машины, генерал лейтенант Егор Дмитриевич Бонч – Бруевич сел в маленький – на двух человек от силы лифт, унесший его на шесть этажей вверх. Его глазам предстал коридор с чередой одинаковых клеенчатых дверей, стены зеленой казенной окраски, с казенным белым бордюром, в дальнем конце – гимнастический зал и большой лифт для прочих чинов. Все знакомо и привычно.
В приемной дежурил адъютант – штабс-капитан по Адмиралтейству Усольцев, блондин-помор с белыми кудрями херувима и стальным взглядом викинга.
– Здравия желаю, господин генерал-лейтенант, – весело приветствовал он привычного посетителя.
– Здравия желаю.
И вошел в кабинет.
Сев за стол принялся просматривать сводки… Ничего важного… Перестрелка в районе Термеза, нарушение воздушных границ Российской империи североамериканским бомбардировщиком(отогнан без выстрелов) в Персидском заливе потоплен катер Оманского султаната…