Дочь Шидзуко

Киоко Мори

Чувство вины — из разряда эмоций, совершенно бесполезных, подбадривал себя Хидеки. И все же число сделок с совестью, на которые он шел, показалось ему бесконечным. А вот сейчас он сжигает то, что перешло к Юки по наследству от матери — одежду Шидзуко и вещи, которые она хранила, — чтобы изжить в себе это бесполезное и удручающее чувство вины. У него нет другого выхода, оправдывал себя Хидеки, он вынужден жить с Ханаэ в мире и согласии. Он не из тех, кому наплевать на мнение окружающих. Всем известно: его первая жена покончила с собой. В этом есть что- то подозрительное. После смерти Шидзуко ему пришлось набраться мужества, чтобы как ни в чем не бывало продолжать трудиться в своей фирме, хотя некоторые из его коллег были уверены, что он подаст в отставку. А сейчас, если Ханаэ оставит его, ему крышка, он станет изгоем в обществе. Когда случилась трагедия, некоторые ему даже

сочувствовали: не повезло человеку — женился на женщине с неуравновешенной психикой. Кто же мог подумать, что довел ее до самоубийства именно он. Однако теперь, если Ханаэ подаст на развод, Хидеки в общественном мнении из жертвы превратится в домашнего тирана. Разумеется, ему придется оставить свой довольно высокий пост: человек, который дважды не смог наладить нормальную семейную жизнь, не имеет права руководить коллективом. И еще один важный момент: Ханаэ любит его. Как сказала она однажды, она влюбилась в него с первого взгляда, когда впервые появилась в его офисе в качестве нового секретаря. Это произошло более пятнадцати лет назад, Ханаэ было тогда всего двадцать два. И она не переставала любить его все эти годы, пока он не овдовел, и они смогли пожениться. За такую любовь и преданность надо платить.

Когда Хидеки открыл последнюю коробку, его пальцы наткнулись на что-то твердое — большой блокнот. Синяя картонная обложка показалась ему знакомой. При неровном свете костра он стал рассматривать находку. И узнал: блокнот оказался альбомом для рисования, принадлежавшим Шидзуко когда-то давно. Еще до их женитьбы, когда он лежал в больнице с туберкулезом, она частенько сидела около его постели и, беседуя с ним, делала в этом альбоме наброски для акварели.

От жара, исходившего от костра, лицо Хидеки горело. Его бросило в пот. Он выпрямился, высыпал в огонь остальное содержимое коробки и отступил на несколько шагов. Не успев еще открыть альбом, он вдруг четко представил лицо Шидзуко после смерти. Оно было почти умиротворенным — словно забыто недостойное поведение мужа, и все ему прощено. Действительно ли она его простила? Предсмертную записку Шидзуко не оставила — нашли только записку, адресованную дочери. Ее Юки отцу не показала. Вот так — ни слова, полное молчание. Обливаясь потом, Хидеки поднял голову вверх, к весеннему небу, дышащему вечным покоем.

Три года назад, таким же теплым весенним вечером ему позвонила бабушка Юки и попросила разрешить внучке приехать к ним на третью годовщину смерти Шидзуко. Хидеки уступил: голос у старушки был такой взволнованный, да и не захотелось ему вступать в долгие дебаты. «Хорошо, я отпущу ее», — сказал он и торопливо положил трубку.

Это был единственный случай, когда он поступил против воли новой жены — по собственной воле. Когда Ханаэ, узнав об этом, разбушевалась, что-то менять было уже поздно. Еще он пытался спасти чайный сервиз Шидзуко, который Ханаэ намеревалась выбросить. И спас — на время. Но в конечном счете Ханаэ уничтожила и этот злосчастный сервиз. Он молча проглотил ее выходку.

Сжимая в руках альбом, Хидеки снова присел на корточки и в раздумье созерцал прихотливую пляску пламени. Вот что, решил он, этот альбом надо сохранить и переслать его Юки. Ханаэ ничего не узнает — он отправит бандероль из своего офиса в Осаке. Адрес свой дочь, уходя, оставила на клочке бумаги у телефона.

Костер почти догорел. Хидеки оттащил в сторону пустые коробки и пошел в дом. Альбом Шидзуко он спрятал за спину. Ханаэ уже, наверное, в спальне. В своем кабинете он подложил альбом под другие бумаги на дне ящика письменного стола и запер ящик. Листать альбом ему сейчас не хотелось.

В спальне он застал Ханаэ сидящей в короткой ночной рубашке перед трехстворчатым трюмо. Ее волосы были зачесаны назад и стянуты белым полотенцем. Еще одно полотенце покрывало плечи. Аккуратными кругообразными движениями пальцев она накладывала на лицо крем. Лицо ее выглядело спокойным.

— Костер почти догорел. Потухнет сам, — сказал Хидеки, усаживаясь на их обширный, обтянутый розовой материей футон.

Ханаэ по-прежнему смотрелась в зеркало.

— Очень мило с твоей стороны. Извини, что нагрузила тебя работой после долгого дня в офисе. И коробки сжег?

— Нет, они пока остались во дворе. Земля еще слишком сырая, не сгорят.

— Ну, и правильно сделал. Они мне пригодятся. Полно еще других вещей, которые нужно выбросить.

Хидеки лег на спину, вытянув ноги и скрестив руки под головой.

— Я через минуту закончу. Принесу тебе виски и сделаю массаж.

Хидеки встал, переоделся в пижаму и снова улегся. Он распластался на животе, а Ханаэ, усевшись

на него верхом, принялась массировать сильными ладонями его спину выше и ниже лопаток. Хидеки, вытянув руки по швам, касался пальцами ее голых ступней. Вскоре он почувствовал, как его мягко окутывает сон. Ханаэ приподняла одеяло и придвинулась к нему, уткнувшись головой в его подмышку.

Часа в три ночи Хидеки внезапно проснулся. За его спиной зажегся ночник.

— Что случилось? — спросила Ханаэ.

— Ничего. Просто мне нужно в ванную.

Ханаэ подождала, пока он добредет до двери, и выключила свет. Выйдя в коридор, Хидеки остановился. Он почему-то чувствовал себя изможденным и никак не мог собраться с мыслями. Пижама мокрая от пота, хоть выжимай. Во рту — металлический привкус.

Прополоскав рот, Хидеки умылся и до красноты растер щеки полотенцем. Он чувствовал, что заснуть ему не удастся. Выключив свет в ванной, он долго стоял в темноте. Какая-то гнетущая мысль не выходила из головы. Нечто похожее он испытывал в детстве, когда просыпался среди ночи от страха, что рано или поздно за ним придет смерть, и пытался перд- ставить, что он будет чувствовать при свидании с ней. Когда ему было уже за двадцать, он понял: ничего ужасного не произойдет, за гранью жизни — пустота. Человек исчезнет — и точка. Он не припомнит, чтобы его хоть раз охватил страх перед возможной кончиной даже в ту пору, когда ему пришлось долго лежать в больнице с туберкулезом.

Глаза Хидеки привыкли к темноте, и, не зажигая света, он пошел в свой кабинет. Надо выпить виски и почитать — тогда снова потянет в сон. В кабинете он зажег настольную лампу, опустился в кресло. Дрожащими руками достал ключ и вынул из ящика письменного стола альбом Шидзуко. Поколебавшись секунду, открыл его.

Первые страницы были ему знакомы — акварельные зарисовки, сделанные тогда, в больнице. Вот он — лежит на койке. Вид из окна больничной палаты. Тюльпаны, которые принесла Шидзуко. Вот поднос с больничной едой — он почти не притрагивался к ней.

После акварелей пошли карандашные рисунки, запечатлевшие жизнь маленькой Юки: здесь она в парке... В гавани... Вот дома, среди разбросанных игрушек... Юки поглощена изучением новой игрушки, а Шидзуко делает зарисовки, видимо торопясь, — пока дочка не переменила позу. Изо дня в день наблюдения за дочерью, новые и новые наброски Шидзуко. Хидеки быстро пролистал страницы. Акварель — он сразу узнал маленький домик в горах, где они жили несколько летних дней. Кажется, это был последний отпуск, который он провел вместе с Шидзуко и дочерью. Юки — в дверях дома, на ней белая кофта и розовые шорты. Ей, наверное, лет семь. Помнится, рядом с домом находилась ферма, где разводили коров и овец. Да, так... — перевернув страницу, он видит Юки, боязливо стоящую в нескольких метрах от коровьего стада. Еще несколько акварелей: коровы, овцы, цветы. В самом конце альбома — портрет Юки: длинные волосы заплетены в две косы, украшенные красными лентами, она улыбается, прижимая к лицу букет маргариток. Когда был написан портрет? Должно быть, во время школьных каникул. Портрет-портретом, а вот чтобы Юки улыбалась ему, отцу, — такого случая он не мог припомнить. Наконец, последняя страница: Хидеки видит свой портрет — карандашный набросок: он изображен спящим в шезлонге в том самом доме. К странице приклеены маленькие цветочные лепестки цвета чернильной кляксы, лепестки собраны в соцветия — по четыре в каждом. И таких соцветий было по меньшей мере десять. Хидеки вспомнил: это засохшие лепестки гортензий.

Пришли на память некоторые подробности того отпуска. Однажды они с Шидзуко из-за чего-то поссорились, и он в расстроенных чувствах ушел побродить. Через несколько часов он вернулся с большим букетом гортензий, собранных в горах, и неловко отдал букет Шидзуко. Сначала его переполняла злость, но потом стало очень грустно. Пробормотал, что гортензии оказались голубыми, а не розовыми, как он хотел, но он не виноват: то ли влажность чрезмерная, то ли сухость. Затем он сел в шезлонг, надеясь, что Шидзуко поведет себя так, будто никакой ссоры между ними и не было. Шидзуко поставила цветы в воду и спросила его, не пойти ли им поужинать в отель. При этом она ни словом не обмолвилась о недавней ссоре. Потом занялась Юки, подробно рассказала ей о гортензиях, которые в зависимости от влажности почвы меняют цвет. Словом, Шидзуко, как всегда, была на высоте — мягкая, тактичная, щадящая его чувства. Она не повышала голоса и тем более не выскакивала из дома, хлопая дверью. Он понял тогда, что она его простила, и мирно уснул в шезлонге: многочасовой поход по горам утомил его. А Шидзуко набросала тем временем его портрет и обклеила его лепестками гортензий.