Дочь солнца. Хатшепсут
Шрифт:
— Если ты фараон, — резко сказал он, — ты и распускай их.
Снаружи, на аллее, крики перешли в рёв: видимо, подходили новые полки.
— Мен-хепер-Ра! Мен-хепер-Ра!
Во дворце по-прежнему стояла мёртвая тишина. Хатшепсут видела, как она гневно идёт по Большому двору, слышала, как высокомерно и звонко отдаёт команду... но не видела, не могла видеть, что будет потом. Её мучительное молчание длилось и длилось, пока не стало казаться,
— Ты должен повиноваться мне, — наконец прошептала она, — ты должен повиноваться...
— Отныне я перестаю повиноваться тебе, — ответил Тот. — Раз и навсегда.
Он отвернулся и ушёл. И на этот раз Хатшепсут не рискнула окликнуть его. Она стояла, глядя прямо перед собой и прислушиваясь к решительному, бодрому звуку его шагов. Тот шёл к своим покоям, где его ждала Майет, беременная вторым ребёнком. Толпившиеся за её спиной придворные не издавали ни звука, но никуда не уходили, смотрели и слушали. «Если ты фараон, ты и распускай их». А что в ответ? Тишина.
Перед внутренним взором Хатшепсут возникла столь яркая картина, как будто это было наяву. Она увидела беседку в маленьком саду, стоящие на её ступенях корзины с раскрашенными яйцами, играющих детей, молчаливого Ненни в золочёном кедровом кресле и свою мать Аахмес, с гордо поднятой головой на увядшей шее и выражением безмятежной царственности выслушивающую другой решительный и уверенный в себе молодой голос: «Вовсе не обязательно, чтобы вы понимали это, госпожа моя мать. Ненни, я присоединюсь к тебе на совете, как собиралась».
Так сказала она однажды летом когда-то давным-давно... тем же самым беспощадным тоном, которым сегодня Тот разговаривал с ней. И ушёл он той же решительной, самоуверенной походкой, которой шла она, оставив позади застывшую в позе величавого одиночества, лишившуюся власти мать.
«Я буду фараоном, пока не умру», — подумала Хатшепсут.
Царица не позволила себе облизать губы, хотя они двигались с трудом, как будто были сделаны из камня.
— Собери придворных под окном, — сказала она Нибамону. — Моё Величество проведёт награждение золотом.
Хатшепсут с трудом поднялась по одной стороне двойной лестницы и подошла к Окну Царских Появлений, желая, чтобы её глаза ослепли и не видели солдат, мельтешивших в Большом дворе. Она методично бросала ожерелья и золотые цепи Анпу и его слугам, пока стоявшие рядом корзины не опустели. Когда всё закончилось, она повернулась, тяжело спустилась по лестнице, пересекла зал, вышла в коридор и двинулась в Царские Покои. Там она отпустила свиту и одна прошествовала в гостиную с жёлтыми стенами. Дверь за ней закрылась.
Мгновение царица стояла неподвижно, словно стук хлопнувшей двери эхом отдавался у неё в ушах, а затем принудила себя подойти к туалетному столику.
Её Величество была девой... Её Величество была девой.
Она медленно повернулась, на свинцовых ногах миновала гостиную и вошла в альков спальни, где в нише у изножья её кровати стояло золотое изображение Амона. Звёздная карта на потолке была уничтожена; комната больше не казалась знакомой. Но изображение стояло там же, где всегда. Она опустилась перед ним на колени и посмотрела в золотое лицо.
Минуты проходили в молчании.
— Почему они отвергают меня? — наконец прошептала она. — Разве я сделала что-нибудь не по твоей воле и не для твоей славы? Сделала? Сделала? Или не сделала то, что следовало сделать царице?
Слёзы, которые она сдерживала все эти месяцы, внезапно хлынули ручьём. Она закрыла лицо руками и отчаянно зарыдала. «Нет! Нет! — думала Хатшепсут. — Мои свершения велики и прекрасны. Я не допустила ни одной ошибки, если не считать того, что родилась девой, а не мужчиной».
Наконец рыдания утихли. Царица медленно подняла голову, чувствуя себя измученной и в то же время странно очищенной этими слезами и пониманием того, что она сказала правду. Потянувшись к маленькой коробочке рядом с жаровней, она достала шарик мирры и бросила его в огонь.
— Услышь меня, — прошептала она. — Услышь свою любимую дочь. Когда смерть возьмёт моё Ка, смени мне тело. Молю тебя — позволь мне воссесть на трон Осириса в образе мужчины.
Спустя мгновение она поднялась и подошла к столу рядом с ложем. «Я буду фараоном, пока не умру...»
На столе стоял графин с вином. Она наполнила кубок и сняла с верхней полки сандаловую коробку. Внутри лежала коробочка поменьше, сделанная из алебастра, а внутри той находилась крошечная шкатулочка из чёрного дерева с шариком, который был вовсе не миррой. Она бросила шарик в кубок.
Вытянув руки перед собой и тесно сжав их, она начала шептать Заявление о Невиновности:
— Я не чинила зла людям. Я не грешила против истины. Я никому не позволяла голодать, я не была причиной слёз. Я не убивала, я не приказывала убивать... — Слёзы снова хлынули из её глаз от горькой правоты этих слов. Если бы она была чуть менее милосердна, чуть менее сопротивлялась кровопролитию и позволила Сенмуту совершить ту жестокость, на которой он всегда настаивал, — в эту минуту Египет по-прежнему принадлежал бы ей.