Дочь Сталина. Последнее интервью
Шрифт:
В результате после этого разговора в деревню заявился второй секретарь нашего посольства Суров (удивительно, что я все еще помню фамилии этих людей). Он заявил, что Москва отказала мне в продлении визита, цели которого, по их мнению, уже достигнуты. Мне надлежало срочно вылететь в Дели.
Возвращение домой становилось реальностью. Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, я очень соскучилась по детям, ведь мы не виделись уже более двух месяцев, так надолго мы не расставались никогда, а с другой - страшно было подумать, что я опять вернусь к своей прежней жизни. Кстати, ее прикосновения я очень остро ощутила, когда оказалась в посольском городке, где все было так рутинно, до отвращения знакомо,
Мне передали письмо от сына Иосифа. Он писал, что все у них с Катей в порядке, но очень тоскуют без меня. Дети просили быстрее возвращаться. Потом я поняла, что эту настойчивую просьбу им продиктовали в органах, но тогда сердце у меня заныло.
И все же Индия как-то раскрепостила меня. Я перестала чувствовать себя собственностью ненавистного мне государства. Да провалитесь вы все! Это уже просто невозможно! Учтите, что к этому времени хрущевская «оттепель» уже кончилась, либерализм кончился. Тут уже правили Косыгин, Суслов, Брежнев. Декорации поменялись. Начались эти привычные «тащить и не пущать». Они говорили мне, как когда-то отец говорил: что ты там с писателями, артистами крутишься, не надо тебе богемы. Я ненавидела это все, а тут ехать обратно. К моменту отъезда у меня скрежетало внутри: ну я дам вам сейчас по морде, не вернусь!
И все же я до последнего момента колебалась. Я уже детям подарки купила. Завтра мне улетать, а сегодня посол Венедиктов с женой пригласили меня на ланч. И тут за столом опять советская действительность - как она меня давила. Посол вернул мне паспорт. Это он сделал большую ошибку, ему потом за это досталось. И тут во мне, как говорится, «упрямства дух нам всем подгадил, с царем мой пращур не поладил». В голове у меня крутилось: не упускай свой шанс, не возвращайся! Раз в Индии остаться было невозможно, тогда - Америка.
Я ни у кого не просила политического убежища. Я даже слов таких не знала. Я поехала как бы по магазинам. Остановилась у американского посольства, вошла в дверь, дала дежурному паспорт и сказала, что не хочу возвращаться в Советский Союз. Помогите мне вылететь отсюда немедленно. Спросили, какая у меня фамилия: Аллилуева или Сталина? Ответила, что с 1957 года Аллилуева. Спросили: «Вы действительно дочь Сталина?» Говорю: да. Мне показалось, что вначале они как-то опешили, а может быть, и не поверили. Предложили заполнить какие-то бумажки, написать биографию. Никаких слов о политическом убежище в этих документах не было. Американцы растерялись. Думаю, что звонили в Вашингтон, советовались. Наконец появился человек и сказал, что они готовы немедленно посадить меня в самолет и отправить в Европу, пока здесь не хватились.
Полетела я с их сопровождающим.
Когда мы прилетели в Швейцарию, я первым делом хотела встретиться и обсудить ситуацию с моими друзьями: знаменитым французским писателем Эммануэлем де Астье и его женой Любой Красиной, дочерью знаменитого советского наркома иностранных дел, которая еще в гимназии училась с моей мамой. Но тут вмешались другие силы: ЦРУ, адвокаты, журналисты. Я была так наивна, что не могла себе даже представить, в какую переделку попала. Мне не дали ни с кем встретиться, посоветоваться. Я оказалась в руках адвокатов. Среди прочего они подсунули мне какие-то бумаги насчет издания моей книги «Двадцать писем к другу», рукопись которой была со мной. Словом, как я потом поняла, облапошили меня.
После всех этих формальностей и подписаний мне наконец-то разрешили встретиться с Любой и ее мужем, специально приехавшими из Парижа. «Вы уже все подписали?
– спросили они.
– Ну, теперь вы попали из одной клетки в другую».
У меня еще была возможность отказаться от своего поступка. Советская сторона делала вид, что ничего не произошло,
Отвергнутая родина
Слушая рассказ Светланы Иосифовны о ее поездке в Индию, решении не возвращаться на Родину, перелете в Европу, а затем и в США, все время не оставляли вопросы о том, как все это восприняли дети, ближайшие родственники. И, естественно, вернувшись в Москву, мы первым делом начали искать ответы. С огромным трудом удалось добиться согласия на интервью от Иосифа Григорьевича Аллилуева. Профессор, кардиолог, доктор медицинских наук, он был человеком совершенно не публичным, известным лишь в своей профессиональной среде. Иосиф Григорьевич никогда и никому не давал никаких интервью, тем более не мелькал на телеэкране.
Мы встретились в его обычной по советским меркам квартире в доме на Большой Полянке, который, правда, был известен тем, что жили там, в основном, сотрудники КГБ, бывшие и действующие. Нас встретил человек с вполне «профессорской» внешностью: предпенсионного возраста, представительный, вальяжный, седовласый, чем-то неуловимым похожий и на мать, и на знаменитого деда. До сих пор непонятно, почему он согласился на этот разговор, тема которого не предвещала ничего, кроме тягостных воспоминаний и неприятной необходимости оценивать жизнь и поступки матери, и свои собственные. Может быть, на закате жизни (а он скончался через несколько лет) появилась необходимость высказать свою точку зрения на все, что произошло, было столько раз оболгано и извращено?
Из интервью Иосифа Аллилуева:
«Первой нам с сестрой сообщила о происшедшем какая-то женщина, сопровождавшая ее. Я не поверил. Молод же еще был - мне 21 год, а сестре 16. Тем более что мне несколько раз звонили, что мама тогда-то туда-то прилетает. Я подхватывал шубу, очень холодно было, и мчался на аэродром. И так 3-4 раза. Ждал в Шереметьеве. Никто не прилетал. Потом уже передали по зарубежному радио.
Сейчас об этом рассказывать проще, а тогда был просто шок. Я о Кате вообще не говорю. Она же еще школьницей была. Я ее просто выключил из всего, держал в неведении. Я уже был относительно взрослым и прекрасно знал, что бывает в таких случаях бегства за границу. Молодежь сейчас не знает, а тогда это квалифицировалась как измена Родине. В первую очередь страдали ближайшие родственники. Их преследовали, лишали работы, изгоняли из вузов, а иногда даже отправляли в лагеря. Я учился на 4-м курсе мединститута и оказался в очень сложном положении. Я не знал, что будет с нами: дадут ли доучиться, оставят ли жить в Москве? Но потом постепенно впечатление сложилось, не зная, конечно, всех этих секретных бумаг, а просто по логике развития событий, что нас решили оставить в покое. Не трогать, никого не высылать, из института не выгонять.
Через месяц, наверное, раздался какой-то странный международный телефонный звонок. Звонила мама. Говорила в основном она, а я, потрясенный, молчал. Понял лишь тезис о «туризме» и решении не возвращаться. Конечно, после всего, что случилось, ее увещевания мужаться, держаться вместе и не отдавать Катю Ждановым звучали странно. Ни капли раскаяния, желания быть вместе, а только неуместные наставления. Катю я к телефону не позвал, сказав, что ее нет дома. Она и так после этого звонка долго не могла прийти в себя, переживала все тяжелее, чем я.