Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Шрифт:
– Ну что, Ждана, уже позабыла обо мне? Не ждала, не чаяла, что мы ещё встретимся? А вот и встретились… Ловко я усыпил вашу бдительность, а? – Мальчик хохотнул, и Ждане померещились волчьи клыки в его рту. – Вы думали, что очистили парнишку, а потом и вовсе думать забыли о нём, но паучьи яйца созрели. Когда он сделает своё дело, мои маленькие помощники сожрут его изнутри. Ты знаешь, мне плевать на эту войну. Всё, чего я хотел, я уже почти сделал, осталось последнее и самое сладкое.
Выдернув кинжал из груди Лесияры, он занёс его над Жданой, но пространство рассёк пронзительный крик Любимы,
– Заткнись, кошачье отродье!…
Бросок не состоялся: Ждана стиснула его руку с кинжалом, повалила мальчика на пол и придавила своим телом. Это была лишь временная и случайная победа. В следующий миг Ждану отбросило к стене жестоким толчком нечеловеческой силы, и от удара спиной у неё потемнело в глазах и сбилось дыхание.
На крик примчались дружинницы и попытались скрутить Радятко, но в него словно вселился ловкий, сильный и опасный зверь. С рыком он подскочил, ударил одну из кошек в грудь ногой и выхватил у неё из ножен меч. Его движениями будто управлял опытный и умелый воин: с неузнаваемым, перекошенным злобой лицом мальчик яростно отбивался сразу от нескольких вооружённых дружинниц – видно, до последнего надеялся выкрутиться, улучить миг и завершить начатое.
– Нет! – истошно завопила Ждана, с пола протягивая к кошкам руку. – Не убивайте его, молю вас! В нём сейчас сидит Вук, это он им управляет!
Лесияра хрипло дышала, запрокинув голову и закатив глаза под верхние веки. Любима бросилась к ней, но её схватила на руки Ясна и вынесла прочь из опочивальни. Ждану тоже подхватили и выволокли из комнаты, а она билась в сильных объятиях кошек и кричала на разрыв связок, до искр перед глазами:
– Не убивайте его-о-о! Он не хотел! Это не он, это Вук, мой бывший муж!
Бьющегося, кусающегося и испускающего звериный рык Радятко вскоре вытащили – обезоруженного и скованного зачарованными кандалами. В них сил у него поубавилось, и дружинницы куда-то унесли его. Слушая его удаляющийся рёв, обезумевшая Ждана рвалась то следом за ним, то в опочивальню, где лежала раненая Лесияра. Железная хватка кошек оставляла красные пятна на её руках; дружинницы держали Ждану крепко, но почтительно, однако её попытки вырваться всё же вынуждали их делать ей больно.
– Тихо, тихо, госпожа, – говорили ей.
– Пустите меня! – билась она, и крик рвал её душу и тело пополам. Каждая из половин стремилась в свою сторону: одна – к сыну, вторая – к супруге.
– Госпожа, не гневайся, это ради тебя же самой. Поранишься, ушибёшься, наделаешь глупостей – а нам отвечать, – стояли на своём гридинки. – Успокоишься – отпустим.
– Где вы были раньше?! – раненой волчицей выла Ждана, скаля зубы. – Почему не уследили за моим сыном?
– Виноваты, госпожа. Он, видно, кольцом воспользовался и прошмыгнул. Ведь тихий, смирный, славный был! Никто ж на него и подумать не мог…
Никто не думал, не гадал, не чуял беды. После первого случая одержимости Вуком Радятко полностью оправился и стал самим собой, и негласное наблюдение с него со временем сняли; Ждана успокоилась, веря
– Яснень-трава! – осенило её. – Ему нужен отвар, паучки сожрут его! Молю вас, дайте ему отвара!
– Увы, госпожа, – ответили ей. – Кончилась травка.
– Так хотя бы воды из Тиши дайте! – цеплялась за соломинку Ждана. – Ну сделайте же хоть что-нибудь, прошу вас! Иначе он умрёт! Сделайте… Помогите…
Она извивалась в руках кошек, её голос неузнаваемо охрип от крика, жилы на шее и лбу взбухли. Череп распирало изнутри, грудь разрывалась от убийственного потока воздуха, лившегося в раздувающиеся, как кузнечные мехи, лёгкие. Его было слишком много, он отравлял её, душил, выдавливал глаза и разрывал сердце.
Неукротимая буря сузилась до тонкой струйки – ровно такой, какую могло осилить её надорванное горло. Тихие вдохи и выдохи вздымали её измученную грудь, ничьи грубые руки больше не стискивали ей запястья, а над нею прозвучал детский голосок:
– Матушка государыня жива, я чую сердцем.
Ждана лежала на постели в одной из гостевых опочивален, а рядом, обхватив руками колени, сжалась сиротливым комочком Любима. О, если бы всё это было сном! Если бы сейчас Лесияра вошла с уютно-вечерним, ласковым светом нежности в глазах и сказала: «Здравствуй, лада! Ох и денёк выдался – устала, как собака. Ну что, прогуляемся в саду перед сном?»
Холодные крылья отчаяния подхватили её и понесли к опочивальне, где осталась лежать раненая княгиня, но скрещенные секиры дружинниц перерубили пространственный проход острым лезвием оружейной волшбы.
– Туда сейчас нельзя, госпожа, – учтиво, но твёрдо отказали ей. – Государыне нужен покой.
Сколько Ждана ни умоляла, сколько ни требовала – секиры преграждали ей путь к супруге. Ни приказы, ни слёзы, ни уговоры не действовали. Ждана прислонилась спиной к стене и сползла на пол, измятая, сломанная и высохшая, как ветхий прошлогодний лист. Мысль о сыне ужалила её, и она устремилась к нему, где бы он сейчас ни находился… Проход вынес её в подземную темницу, где в рыжем отблеске светочей ей снова отрезало путь скрещенное белогорское оружие. Опять ей ответили непреклонным «нельзя» на мольбу пустить её к Радятко.
– Ему нужна вода из Тиши! – тихо плакала от бессилия Ждана, заламывая руки. – Паучки убьют его!
– Он опасен, госпожа, – ответили стражницы. – Он пытался убить государыню и тебя, как мы можем пускать тебя к нему? И речи быть не может, прости.
– Это не он! В нём был Вук! – уже ни на что не надеясь, объясняла Ждана.
– Почему ты веришь, что этот зверь уже покинул его? – не поддавалась на уговоры охрана. – Нет, госпожа, не гневайся – не можем мы тебя пропустить.