Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Шрифт:
«Я мечтала подарить тебе охапку подснежников, но, увы, мне не дожить до их цветения…» – плыло над полянкой эхо голоса Северги.
– Можно посмотреть на её сердце? – попросила Ждана, не уверенная, сможет ли вынести это зрелище, не разрыдавшись.
Рамут вытряхнула себе в ладонь из мешочка на шее очень крупный прозрачный самородок, не огранённый, но удивительно чистый, как капля росы. Казалось, он не принимал лучи солнца, а сам испускал сияние, окружённое россыпью радужных блёсток.
– Вук принёс мне её голову и сердце, – сказала навья. – Оно было твёрдым, как камень, и чёрным,
– Значит, обломок иглы дошёл до него. – Ждана накрыла ладонью сердце-самоцвет, ощутив сильное, покалывающее тепло. – Ой… Горячее.
– А то! – усмехнулась Рамут. – С ним и в зимнюю стужу не холодно.
Обняв навью, Ждана зарылась пальцами в текучий шёлк её волос. Руки Рамут бережно, утешительно и ободряюще поглаживали её по лопаткам.
– Ты – чудесная, – от всего сердца сказала Ждана. – И не заслужила в мужья такого злодея, как Вук. Пусть судьба пошлёт тебе настоящую любовь.
«Если болит сердце, если не знаешь, что делать – работай», – эти слова Огнеслава прочитала, перебирая и изучая бумаги сестры. Рука Светолики вывела эту строчку на полях чертежа укреплений для защиты горных посёлков от схода снега со склонов; томилась ли её душа в эти мгновения каким-то безответным чувством или же, напротив, летала на светлых, вдохновляющих крыльях любви – этого уже никому не суждено было узнать. Огнеслава склонялась к первому из этих предположений, потому как её собственное сердце сейчас пребывало в весеннем смятении. Голос Берёзки осыпал его метелью яблоневых лепестков, а её глаза повергали его в мучительное лесное колдовство, заставляя замирать от невысказанной, грустной нежности.
– Спасибо за подсказку, сестрица, – вздохнула княжна, вчитываясь в выведенные пером Светолики буквы и чувствуя за ними родное, живое тепло писавшей их руки.
Работы действительно было много. Нет, не просто много, а очень много! Обязанности по управлению Заряславлем занимали всю первую половину дня с шести утра и до обеда; после обеда Огнеслава позволяла себе короткую прогулку с семьёй в саду, а потом окуналась в дела мастерских – оружейных, стекольных, златокузнечных, бумажных. Также надзирала она за разработкой белогорских недр – добычей золота, железа, самоцветов; впрочем, этим заниматься ей сама Огунь велела, приняв когда-то княжну в своё лоно, и с этой областью Огнеслава была хорошо знакома лет с пятнадцати. Бумажное производство, к слову, претерпевало полное переустройство: вводились новшества, предложенные умельцами из Нави. Изменения коснулись и самого состава бумаги, и способа её изготовления. Кроме того, навии привезли с собой книгопечатный станок, и кошки-мастерицы сейчас осваивали эту новинку; его широкое внедрение обещало огромный переворот в книжном деле, который с особенным воодушевлением предвкушали хранительницы и учёные из Заряславской библиотеки.
Втягиваясь в работу, Огнеслава невольно ощущала пробелы в своих знаниях; многие из наук она с юности успела основательно забыть, а помнила только то, что прямым или косвенным образом касалось кузнечного и оружейного дела – всё, что ей приходилось так или иначе использовать в работе. Необходимость продолжить и углубить образование вставала перед княжной снова и снова, как непробиваемая стена; как ни крути, следовало снова сесть за науки, чтобы хоть немного приблизиться к уровню Светолики и соответствовать тому замечательному образцу белогорской правительницы, который сестра собою представляла.
Пришлось
Языком с Огнеславой занималась навья по имени Гл'eдлид – обладательница пронзительно-синих глаз и янтарно-рыжей, как сама осень, волнистой и пышной от природы гривы, ниспадавшей до пояса. Цвет распределялся на ней своеобразно: некоторые пряди выделялись более глубоким оттенком, словно выдержанные в отваре луковой шелухи, другие же блестели светло и золотисто. Передние пряди Гледлид заплетала в косички и убирала назад, под гребень. Нравом навья обладала весьма насмешливым, любила во всём выявлять недостатки, но при этом давала дельные советы по их устранению. Также она была прирождённой учительницей: Огнеславе казалось, что с каждым занятием новые слова и грамматические правила сами собой вливались в её голову будоражащим мозговые извилины потоком, стоило только взглянуть в прохладные и чистые, как осеннее небо в погожий день, глаза Гледлид.
С такой занятостью Огнеславе было просто не до тоски и сердечных страданий. Часто она не завтракала, поднимаясь задолго до рассвета, но за обедом отводила душу и всласть тешила проголодавшееся нутро, а после трапезы неспешно прогуливалась по саду с супругой, девочками и Берёзкой; иногда к ним присоединялась Гледлид, но тогда Берёзка под каким-либо предлогом норовила ускользнуть. То ли она испытывала неприязнь к навье, то ли боялась её весьма острого языка – как бы то ни было, всякий раз, когда на прогулке появлялась рыжая грива, чёрный вдовий платок где-то прятался.
– Гледлид, я прошу тебя быть… хм… поосторожнее с Берёзкой, – вкрадчиво попросила Огнеслава во время одного из уроков. – Со мною ты можешь не стесняться, я и кое-что покрепче слыхивала, когда в кузне работала, но с ней надо… полегче. Понимаешь? Закрытие Калинова моста унесло жизнь её супруги, ей нелегко сейчас. Кроме того, она носит ребёнка.
– Так она в положении? О!… – Навья приподняла и озадаченно изогнула густую, шелковисто-рыжеватую бровь. – Вот откуда эти причуды… Прости, госпожа, я не знала. По ней пока… незаметно. Я не всегда чувствую границ дозволенного и бываю порой несдержанна на язык, признаю. Что ж, я постараюсь учесть сие тонкое обстоятельство, насколько это будет в моих силах.
После тяжёлой во всех смыслах зимы весна в Заряславле выдалась тоже непростая, хлопотная. Едва сад Светолики оделся в душистое белое кружево цветения, как ударили заморозки, очень редко бывавшие в здешних краях – будто мертвящим отголоском войны дохнуло на тёплые южные земли. Ещё вечером Берёзка почувствовала в воздухе опасное веяние по-осеннему резкого холода и забила тревогу. Раздавая работницам мотки зачарованной нити, она наказывала: