Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
Любима не решалась поднять взгляд на Ждану. Они не встречались со дня упокоения матушки; княжна боялась увидеть на её лице отражение этого дня и с новой силой окунуться в пучину горя... Невыносимо, немыслимо. Она лишь вскользь отмечала присутствие Жданы, но лицо матушкиной супруги оставалось размытым. Отводя глаза, Любима старалась не допустить, чтоб оно проступило чётко и ранило её отголосками последних часов родительницы.
А Звенимира, поколебавшись несколько мгновений, сказала:
– Государыня Огнеслава, прости, но я тоже останусь. Не могу я Любиму покинуть.
– Поступай так, как тебе велит сердце, –
Любима жалобно, измученно вскинула глаза на Звенимиру и тут же сомкнула веки, но и этого мгновения хватило, чтобы пораниться сердцем об этот сдержанно-грустный взгляд. Осуждала ли её супруга или укор в её глазах только чудился Любиме? Острая нежность, благодарность и давящий стыд мешались в один комок чувств. Стыд и презрение к себе преобладали, княжна была сама себе противна. Теперь к этому добавилась ещё и вина за то, что из-за неё Звенимира не посетит свою родительницу в День Поминовения...
– Лучше б ты пошла со всеми, лада, – тихо молвила Любима, когда они остались наедине. – Оттого, что ты осталась, не легче мне. Только ещё горше...
– Ну, как тебя одну оставить? – вздохнула супруга. – Ежели б я пошла, душа б моя была не на месте, всё думала б, как ты там... Государыня Огнеслава верно сказала: моё место – с тобой. Ты не горюй и не казнись, лада, не бери лишний груз на сердце. Матушка моя на меня не обидится, что я тебя выбрала нынче, а не её.
Любиме оставалось только уткнуться в грудь Звенимиры и раствориться в её объятиях. С большого поминального обеда она отпросилась у сестры-княгини: это было б для неё уже слишком. Печалью давили на неё стены родительского дома, такого тихого и пустого без матушки Лесияры... Огнеслава отпустила её, на прощание прижав к груди.
– Родная, ты всё-таки сходи в Тихую Рощу, когда сможешь.
– Я схожу, сестрица Огнеслава, непременно схожу, – пообещала княжна.
Сомкнув вечером глаза в постели, она с удивлением открыла их в золотом от солнечных лучей сосновом бору. Каждая травинка словно ждала её уже давно и радовалась её приходу; хрустально перезванивались птичьи голоса в светлой тишине этого приветливого леса, наполненного живым, одушевлённым вниманием. Он незримо смотрел на неё, будто бы улыбаясь; Любима чувствовала эту улыбку солнечным теплом на коже, а ветерок касался её щёк, как чьи-то ласковые пальцы. Глянув себе под ноги, она беззвучно ахнула: из травы появлялись цветы с белыми чашечками – точь-в-точь такие, о каких рассказывала Звенимира. Горестно и сладко ёкнувшим сердцем Любима догадалась, кто ждал её здесь...
Цветы поднимались и поднимались из земли, но росли не просто так, а складывались в дорожку, которая звала Любиму за собой. Ещё недавно ноги княжны отказывались ей служить, а теперь сами несли её вперёд, пока не привели на полянку, залитую солнечным золотом. А белые цветы уже ласкались к чьим-то нарядным сапогам с кисточками... Подняв взгляд выше, Любима увидела матушку Лесияру.
Вся тёплая, древняя мудрость Тихой Рощи сияла в родных глазах, ставших ещё светлее, ещё прекраснее, чем прежде. Озарённая светом фигура родительницы плыла в дымке слёз, градом хлынувших из глаз Любимы.
«Доченька, отчего ты не хочешь прийти? – прозвучал ласковый голос, обнимая княжну струйками летнего ветерка. – Ежели б ты осталась тогда до
Кинувшись к родительнице, Любима гладила пальцами её щёки, целовала глаза и зарывалась носом в воздушные, колышущиеся пряди волос.
«Матушка, прости меня... Я такая глупая», – шептала она со слезами.
Проснувшись в тёмной опочивальне, Любима с судорожным вдохом вскинулась в постели и долго не могла перевести дух. Рядом спала Звенимира, разметав ржаные кудри по подушке, дочка видела десятый сон в своей колыбельке... Няньки заспанно приоткрыли глаза, услышав шорох шагов хозяйки, но заглянувшая Любима приложила палец к губам и шепнула:
– Тс-с... Спите, спите. Я так... Проверить просто, всё ли ладно.
Малышка мурлыкала во сне – неудивительно, что нянек сморило. Склонившись над Радяной, Любима с нежностью рассматривала острые кошачьи ушки, розовый ротик, пускающий слюнки, и пушистые щёточки ресниц. Дочка больше в Звенимиру уродилась, чем в неё, но княжна с теплом в сердце узнавала дорогие черты супруги в личике ребёнка.
– Спи, мой котёночек, – прошептала Любима, тихонько коснувшись пальцем завиточка светлых волос Радяны.
До полуночи оставалось полчаса, День Поминовения истекал, но ещё не закончился. Светлое потрясение только что увиденного сна наполнило Любиму решимостью, и она шагнула в проход.
Тихая Роща встретила её таинственным зеленоватым мерцанием сосновой хвои: здесь никогда не было полной тьмы. Любиме потребовалось привыкнуть к этой целебной горечи в воздухе и ещё какому-то тонкому, неописуемому запаху – духу грустноватого, благодатного покоя. Она маленькими глоточками вдыхала его, закрыв глаза: боялась обжечь матушку Лесияру слезами. В уголках глаз что-то назревало, но Любима плавным дыханием утихомирила эти ощущения. Воистину чудесное это было место: один только его воздух сразу настраивал душу на умиротворённый, мудрый, спокойный лад.
Наконец княжна открыла глаза и осмотрелась. Проход вывел её без промаха прямо к сосне, из коры которой проступал величавый деревянный лик – знакомый, родной... В груди ёкнуло, Любима задышала чаще и глубже, но струившийся со всех сторон медово-хвойный покой мягко смывал желание плакать, растворял слёзы ещё где-то на полпути к глазам. Вопреки своим страхам, княжна смогла всмотреться в это лицо, разглядев каждую его чёрточку, и её сердце не разорвалось, только щемило пронзительно-нежно, светло и тихо. Сама тихорощенская земля помогала ей, утешала и поднимала душу к высотам спокойной, ласковой мудрости и понимания. «Таков ход жизни, – молчаливо дышали невозмутимые лица сосен вокруг. – Таков её извечный порядок».
Шагнув к сосне, Любима приложила ладони к коре – тёплой, как человеческая кожа. Ей даже чудилось, будто дерево дышит незаметно. Да, жизнь не заканчивалась с уходом в чертог покоя, она просто принимала иной вид. Прикосновение ладоней перетекло в объятия: Любима обхватила мощный ствол и прижалась к нему щекой.
– Прости, матушка, – прошептала она. – Прости, что покинула тебя тогда и долго не приходила после. Меня держал страх перед болью... Теперь я понимаю, что он был напрасным. Прости меня, глупую...