Дочери Волхова
Шрифт:
Вольга без охоты смирился с отсрочкой своего счастья, которая могла растянуться на несколько лет, но это все же было лучше, чем отпустить Дивляну в Киев и потерять навсегда. Он больше не возражал, и Дивляна объявила Добролюте, что согласна принять имя Девы Ильмеры.
И вот запылали высокие костры во всех восьми лепестках рва, подножия холма собралась пестрая толпа и все росла, чтобы вот-вот хлынуть наверх, как в могучее половодье, и затопить вершину. Больше нельзя томить людей слухами, нужно показать им Деву Ильмеру.
Новообретенную
Два старших сына Вышеслава, подпоясанные свадебными полотенцами, на руках принесли девушку к идолу Лели. Народ, заполнивший площадку святилища и склоны холма, встретил Деву Ильмеру громким ликующим ревом, ибо при ее приближении хворост, заново сложенный на жертвеннике, вновь вспыхнул сам собой!
Дивляну поставили перед жертвенником, но не прямо на каменную вымостку, а на широкое белое полотно, тоже нарочно для этого случая изготовленное и хранившееся долгие годы вместе с рубахой. Квадратное, оно было покрыто знаками защиты, обращенной на все четыре стороны света, знаками единения начал и зародыша, который воплощает богиня Леля, и прочими священными узорами. В самой середине был вышит знак Солнцевой Девы и четырех сторон света – именно на него встали ножки новой избранницы богов, словно рассылающей свою силу по всем направлениям.
Миг – и покрывало взлетело вверх! Свет и воздух обрушились на Дивляну, оглушив ее, и она пошатнулась, невольно закрыла лицо руками. Ее тут же подхватили и не дали упасть, а вокруг раздался мощный многоголосый вскрик. Чьи-то руки мягко отвели от ее лица ладони.
– Погляди на людей, Дева Ильмера, не бойся, – услышала она смутно знакомый женский голос, звучавший по-матерински тепло и заботливо.
Дивляна осторожно раскрыла глаза и глянула вперед. И первое, что она увидела, было сияющее ожерелье – гривна, обруч из чистого золота, украшенный знаками огня и солнца. Гривна лежала на каравае хлеба, каравай – на вышитом рушнике, а доску с рушником держали две жрицы, Девясила и Родочеста.
– Сим даю тебе имя – Дева Ильмера! – Старшая жрица медленно обошла три раза вокруг застывшей Огнедевы, окропляя ее водой с пучка священных трав. – Будь солнцем нашим, храни благополучие наше, дай умножения родам нашим, приплода стадам, нивам обилья, водам тишину!
Закончив, она передала кому-то из жриц горшок с травяной водой, с благоговением взяла ожерелье и возложила его на грудь новой Огнедевы.
Как во поле травы шелковые,
Лели-лели, травы шелковые!
– запели жрицы.
Народ, немного опомнившись, начал подпевать, притопывать, прихлопывать;
В подвосточной той сторонушке,
Лели-лели, той сторонушке
Стоит высока красна горушка,
Лели-лели, красна горушка,
Как на той ли да на горушке
Ходит сама Лада-матушка,
В жемчуга убрана скатные,
Облечена белым облаком,
Убрана да часты звездами,
Подпоясана да утренней зарей…
Дивляна, не помня себя, подняла глаза – чудилось, что само небо, само солнце ходят вокруг нее в священной пляске, и там, на небесах, кто-то подпевает и притопывает в лад… Небо… Ильмерь – Небесное озеро, как его называют чудины, Дева Ильмера – Небесная Дева. И теперь это она, земное солнце словенского племени. Ожерелье непривычно давило на грудь, но не это было важно. Вместе с ним на ее сердце легли надежды и мольбы сотен и даже тысяч людей – тех, кто видел ее сейчас, и тех, кто не сумел дожить до ее появления. И себя она сейчас чувствовала не прежней земной девушкой, бойкой, пылкой и немного легкомысленной дочерью Домагостя и Милорады. Все земное куда-то ушло, осталась Солнцева Дева, дитя Перуна и Лады. У нее не было никаких собственных чувств и желаний, а только стремление нести благо этим людям.
Ты, родная Лада-матушка,
Лели-лели, Лада-матушка,
Обряди твою ты доченьку,
В красоту да несказанную,
Чтоб краса та – ярче золота…
Она смотрела в толпу, почти не разбирая лиц и видя только кружение фигур, по-праздничному одетых в белые рубахи, обильно украшенные вышивкой красными, желтыми, зелеными, черными и синими нитями.
Но вдруг что-то привлекло ее внимание. Что-то такое, чего здесь не должно было быть…
Проталкиваясь сквозь ликующую толпу, к ней приблизился брат Велем, сын Домагостя. Он один не ликовал, и мрачное, с выражением упрямого вызова лицо резко выделяло его в толпе словеничей; хорошо, что на него никто сейчас не смотрел. Под настойчивым взором брата Дивляна быстро очнулась и вспомнила, кто она такая и что с ней недавно происходило. И от души порадовалась, что хоровод словеничей, каменная вымостка и белое священное покрывало, на которое нельзя ступать никому другому, не позволяют ему подойти к ней и защищают от гнева рода, от которого она было попыталась сбежать.
Единственный, кто бурно обрадовался, так это Нежата. Прибыв в Словенск, он ожидал найти там любимую Тепляну и чрезвычайно удивился, обнаружив в священном кругу вовсе не ее, а среднюю воеводскую дочь. Его одного осчастливила мысль, что его невеста была и остается в безопасности, а вся суматоха поднялась ради другой. Но горячее возмущение поступком Вольги от этого не уменьшилось, и Нежата стоял в первых рядах ладожской дружины, готовый немедленно броситься на похитителя.