Дочка, не пиши!
Шрифт:
Сильно написано, именно как книга. И выдержки из дневника явно очень тяжело себя чувствующего человека. И само построение книги. И завязка, и развязка. Вряд ли оно все это так уж важно. Что важно – написано, любовь нелицемерная к детенышу заставит и белочку на чудовище-человека кинуться, не то что на того, кто все живые места в душе отбил, да как. Ну да, мама – но тем больнее била.
Я хочу сказать не про литературные достоинства, а про другое. Больше всего людям не хватает великодушия. Не хватало никому из описанных живых людей, персонажей книги. За исключением, может быть, Евгения. Мама – понятно и без вопросов. Знаем таких людей, сами такие. Хоть когда, хоть в чем, а и все такими бывают. Брат, папа, жена его, первый муж – ну, жалкие. Правда, разве что жена, Мура?
Великодушия не хватило всем, не хватает и вам. Понятно, вы не святая, а раненый человек. Ангелом себя не рисовали, а что поранили вас, то не ваша вина, правда.
И я вот про что. Вы все-таки очень хорошо, ясно и четко пишете, как надо. И что любовь – не в парениях духа, а в самых простых вещах, ситуациях. И что по умолчанию она не бывает, за звание матери ли, кого ли еще не дается и не отдаривается. И что не надо бы нам слов окончательных родным говорить – больно это и страшно бывает. Я вот как раз про это, последнее. Все-таки вы дочь своей мамы. Она не чудовище. Обычный человек, который иногда способен (был ли, сейчас ли?) на прозрения, на высокое – а иногда гадостью прикрывает не то грешки мелкие, не то пустоту в душе. Ну, так всякое бывает, живая душа ведь. А с возрастом кто становится мудрее – а кто просто из ума выживает потихонечку, становится уже и жестче. Ну, и страшно признать крах, а и нейронные сети в мозгу рвутся, человек уже становится не такой, каким быть ему дано на пике его зрелости. Дай бог нам, и вам, и всем не пройти тем же путем, не стать сухим и высохшим, не разменять сочность жизни на сочность плевков.
И вот я, никто для вас, просто голос из пустоты почти, хочу сказать ваше же: не говорите окончательно. Да, Бог дает нам любовь. Да, мы можем ее убивать. Могут и другие, когда постараются. Но вы – живая. И мама ваша, слава богу, живая. Пусть вы и не помиритесь до смерти. Пусть. Но со смертью ничего не кончается. Еще будет жизнь, будут и новые встречи. Разрешите себе иметь надежду, что и с вами еще не кончено, и всяко сердце повернуться может. И с мамой. Если бы вы были верующей, я бы сказал вам, что Бог верит в людей, и уподобиться ему – значит, тоже верить. Пусть ваша мама в жизни с дочкой своей, в этом самом главном творчестве своей жизни, оказалась несостоятельна. Ваша книга – тому приговор, это так. И пусть сейчас нет милосердия к лгущей, нет понимания, зачем оно вообще может понадобиться. Но вы живая – кто знает, как повернется сердце, ум. И она живая. Кто знает, в чем раскается, о чем пожалеет, пусть даже никто о том и не узнает – очень много надо сил иногда, чтобы публично признать себя недостойным. Очень.
Не прощайте сейчас. А вот если – и вдруг! – появятся силы душевные, сердце станет больше, впустите и свою маму в него. Пусть не при жизни, пусть после ее смерти. Все-таки и она – человек, живая. И о квартирах детям заботилась, и к книге своей, своей гордости, позволила продолжение писать, да какое – я не писатель, но кажется, мало кто бы принял такое вот для своего, выстраданного. И «хороший левак» – тоже, может, оно и от блядства внутреннего, а может, знаете, и как попытка унизить себя, чтобы сблизиться с дочкой. Ведь общение – это когда есть общее. Пусть бы и такое. Ну, не знаю, да и откуда мне? Но она – человек, живая. Пусть часто плохая, мелкая – но, и об этом вы сами свидетельствуете, не всегда. А раз так – Бог знает, что в ней все же на поверку настоящее, а что сгорит в огне страданий – при жизни ли или после смерти.
И вот вы раскрыли душу, написали, а откровение – как кровь из вены. Извините за слова, так и есть. Потому и прошу вас, имею право, как прочитавший, и тоже живой (местами, а местами мертвый и гниющий), вы помните, что не хватает нам великодушия. А если когда в душе что доброе о маме вдруг да откликнется, вы не гасите, пожалуйста.
И, простите дурака, не увлекайтесь Интернетом. В смысле, всякими публичными обсуждениями. Душу свою открываете многим, и тем жар ее дарите людям, но тем и сами остынете. Это давно
И – не ставьте на себе крест. Назвать свой недуг болезнью – хорошо на первом этапе, тогда это как глоток надежды, ведь болезни-то лечатся! Но потом, после, когда уже и лучше стало – не замыкайтесь на недомоганиях. Иногда и через них, как в море на пляже, откинув мысли про холодноватую воду и нестерильный песок – с размаха, да и захватит! И писать еще будете, и работу найдете – вы еще молодая, вон, и по книжке видно. Просто на месте раны долго еще будет рубец – но ране положено затянуться, только поменьше тревожьте. Не увлекитесь развитием этой темы. Дай бог вам жизни, с красотой дальних стран да теплом отношений с любимыми. Пусть поскорей заживет рана. Будет рубец, но это не страшно. С этим живут. Живем, в той или иной степени, все. Так и живем.
Ух, какое письмо! У меня дух захватило. Тогда еще Марина Казанцева не стала моим единомышленником и другом, но первой на этот комментарий к книге отреагировала именно она.
Казанцева Марина:
Вот нужные слова и доброе сердце. Давайте на этом остановимся и больше не будем кидать в автора помидорами. Я сожалею о своей жестокости и холодном суждении.
Разумеется, я тоже не могла не ответить Алексею.
Автор:
Алексей, спасибо за ваши слова и за такое внимательное прочтение моей книги. Я очень понимаю ваш пафос! Верите ли – я хочу простить, но не могу. Возможно, не время еще. Возможно, наступит это время очень не скоро. Наверное, вы правы: прощение придет. Но вот любовь уже не вернется. Мне кажется, это самое грустное. Любовь уничтожена, растоптана, расстреляна. И уже похоронена. Вряд ли случится воскресение.
Я очень хочу верить, что «со мной еще не все кончено», но, поверьте, шансов на обычную нормальную жизнь у меня практически нет. Вы говорите, что не надо увлекаться Интернетом, а это нынче для меня единственное место, где я могу реально существовать. Ни о каких иных «работах» и речи быть не может. Боюсь, что теперь это и есть моя жизнь. Я не умираю от горя из-за этого, я принимаю это спокойно, ибо все равно безумно благодарна судьбе за все, что случилось со мной в последние годы, за Евгения, за мои прозрения. Такого не ждала и не надеялась. Можно сказать, я сорвала джекпот! Поэтому в любом случае благодарю судьбу и радуюсь сегодняшней жизни. И главное, в моей жизни есть любовь: доченька, муж, милые друзья. Знаете, я в этом смысле богатый человек! И я буду любить жизнь, несмотря ни на что. Я научусь этому и буду счастлива.
Спасибо вам, Алексей. Ваши слова очень важны для меня. И очень меня порадовали. Всяческих вам благ!
Ремезов Константин:
Прочитал. Сильно! Сколько же мы, родители, будем мучить своих детей ради собственного тщеславия? Я встречал в жизни подобные примеры. В одном случае ребенка мучили игрой на флейте, которая ему на фиг не нужна была. Ребенка домучили до второразрядного оркестра, где он прозябает сейчас, перекантовываясь с хлеба на воду. Вернее, на водку. Несчастен и «благодарен» папе-музыканту.
Второй случай у сестры жены. Она вышла замуж за невротика, испоганенного собственными родителями. Они тоже требовали от мальчишки только отличных оценок в школе и наказывали за тройки и четверки. Теперь с ним мучается жена. Он стал перфекционистом – если вещь в доме лежит не под тем углом, у него приступ либо бешенства, либо меланхолии. А сестра жены его очень любит и все терпит. Только решила детей от него не рожать. Вот так-то!
Вот тут обсуждают писательницу Щербакову. А я считаю, какая ты ни есть писательница, если ты мать, обязана своего ребенка любить и уважать. Не можешь – не рожай! Никакого таланта не хватит, чтобы оправдать мучения покалеченного ребенка!