Дочки-мачехи
Шрифт:
– Кто?
– Да так... один нехороший знакомый, – уклончиво ответил Маркин-Мосек. – Ну и вот... чуть не порезали. Если бы не ты, каюк бы мне.
– А дурака почему валял? Почему сразу не сказал?
– А потому что голова-а-а-а! – заиграл на старой придурковато-истерической струне Славик.
– Ладно, не ори... журналист, – поморщилась Алиса, – что же теперь с тобой делать, а? Ведь надо тебе где-то перекрыться на время, так?
– Так, – уныло признал Мосек.
– И лечиться тебе надо.
– Н-надо...
– Ладно! Уж коли Влодек спас тебя от смерти, так
– Разве что только Кашалот со своими шалавами?
– Это ты кого имеешь в виду, козел? – обиделась молодая женщина.
– Это я его жену и дочку... и всяких там банно-саунных приживалок.
– А меня в какую категорию припишешь?
– Ладно, – вмешался Владимир, – давай-ка я тебя, журналист, перевяжу, а потом будь добр с кровати не падать: мы сейчас уедем, один останешься. Денька два поживешь, а потом будем думать, что дальше с тобой делать... виртуоз пера.
– А если приедет Котов? – боязливо поинтересовался Маркин-Мосек.
– Спрячься куда-нибудь. На чердак, например. Он туда свое брюхо на затащит, – сказала Алиса. – А вообще он не имеет обыкновения приезжать сюда без моего ведома. Хотя дом, конечно, его, а не мой...
* * *
Свиридов вернулся в «Лисс» часов в двенадцать утра. И первое, что он увидел, – это была похмельная харя Фокина.
– Тебя Пейсатыч ищет, – без всяких предисловий предупредил он Владимира, – злой, как черт.
– А что такое?
– А то, что Пейсатычу черпак начистила братва. Сидит у себя, пыхтит, коньяк хлещет... жид поганый.
– И сильно черпак начищен? – равнодушно спросил Свиридов.
– Да не так чтобы очень, но прилично. Да иди сам взгляни. Зрелище... впечатляющее.
Примерно через час Свиридов поднялся на верхнюю палубу и вошел в кабинет директора. Тот сидел за своим столом и нервно пил коньяк. Смуглое лицо директора было изукрашено синяками и кровоподтеками, а длинный нос, казалось, глядел чуть в сторону.
Вейсман одной рукой держал стопку коньяка, которую он только что опустошил, а второй скреб заросшую густым черным волосом грудь в вырезе рубахи.
Перед ним сидела одна из поварих и что-то быстро говорила, но Семен Аркадьевич, по всей видимости, ее совершенно не слушал.
Увидев Владимира, он так и подскочил на месте и прошипел, как змея:
– А-а-а... явился... герой! Ты что же это учинил вчера, а? Что это такое? Пастухову руку сломал, Балакирева чуть не утопил!
– Какого Балакирева? – индифферентно спросил Свиридов. – Композитора, что ли, такого? Из «Могучей кучки»?
– Какого ком-по-зи-то-ра? – затопал ногами Пейсатыч так, что повариха рухнула всей своей тушей на низкий диванчик, с которого она испуганно привстала при появлении Владимира, и обмякла. – Какого композитора, едри твою в кадык! Витьку Доктора... из нашей «крыши»! Из кашалотовских! Композитор! «Могучая кучка»!!! Я вчера как это все увидел, так чуть сам «могучую кучку» в штаны не наложил, мать твою!
– Честность всегда была одним из ваших достоинств, Семен Аркадьевич, – невозмутимо проговорил Свиридов, рассматривая живописную раскраску
Тот аж икнул от неожиданности, услышав такую наглость. А потом, трясущимися волосатыми руками налив себе еще коньяку и выпив одним конвульсивным глотком, выдавил деревянным голосом:
– Считай, что ты уволен, Свиридов. С тебя еще причитается.
– В смысле?
– За устроенный тобой скандал. Ты знаешь, что происходило после того, как ты устроил это... это... вот всю эту драку?
– Не знаю. Я только знаю, что не вмешайся я, в вашем ресторане, Семен Аркадьевич, произошло бы убийство. Так что пусть это послужит моральной компенсацией за причиненный ущерб. Что же касается моего увольнения... я не думаю, что пировавшая тут вчера братва обрадуется, узнав, какими алкогольными напитками вы их тут пользуете. Героиновое винцо, самопальный «Абсолют» из разведенного спирта. Как говорится, состав преступления налицо.
Семен Аркадьевич издал горлом клокочущий звук, как придавленная каблуком старая жаба, но Владимир не дал ему сказать и слова:
– Так что я не советую меня увольнять. Если мне будет нужно, я сам уволюсь.
– Ты еще сме... смеешь м-мне ди-ди-диктовать? – От возмущения Пейсатыч стал заикаться.
– Смею. Что касается проблем с братвой, то они будут улажены. Ладно... можно сказать, что я согласен уволиться из вашего клоповника. Только доработаю день, чтобы он вошел в окончательный расчет. А теперь... – Владимир взглянул на часы: половина второго, – позвольте мне пожелать вам скорейшего восстановления здоровья и идти. Мне нужно работать. То есть – дорабатывать. Ну, а вечером я пожалую за окончательным расчетом.
Хлопнула дверь, и только тут ошеломленного директора прорвало: он разразился потоком жуткой брани, от которой попавшая как кур в ощип повариха не знала куда глаза девать.
* * *
Конечно, Свиридов сказал Вейсману, что он желает доработать этот день не потому, что так уж жаждал получить за него деньги.
Просто у него была назначена деловая встреча с женой Кашалота – Анжелой Котовой.
Той, кто, собственно, и заварила всю эту кашу с фиктивным похищением и последующим шантажом.
И встреча была назначена, не мудрствуя лукаво, прямо в зале ресторана «Лисс». Как ни странно – самом безопасном в данной ситуации месте.
Анжелу Котову Владимир увидел сразу же, как вошел в зал ресторана.
Она сидела за крайним столиком возле огромного, от пола до потолка, зеркала и что-то говорила почтительно кивавшему ей официанту.
Увидев Владимира, она жестом подозвала его, одновременно отпустив официанта.
Анжела Котова, супруга калининградского мафиозного авторитета и одновременно крупного бизнесмена – сочетание просто-таки каноническое в наши дни, – была стройной женщиной лет тридцати пяти, чрезвычайно яркой внешности. В ней все было немного чрезмерно: слишком яркий и вызывающий макияж, слишком длинные ногти, слишком изощренная прическа, слишком терпкий аромат духов, которые больше подошли бы для вечернего выхода в свет, но отнюдь не для сидения в сомнительном гоповском ресторане в предобеденное время.