Дочки-матери
Шрифт:
В церкви не было ни единой души. Медленно, осторожно вдыхая пропахший ладаном воздух, она начала обходить храм.
И вдруг под потолком раздался звук тяжелых шагов, а потом и знакомый, все такой же прекрасный, как в юности, голос:
– Иннушка?!
– Павел! – выдохнула она и обернулась. – Конунг?
Она увидела его, но не узнала. Под черной рясой горой возвышался живот, на груди лежала русая борода, поверх которой красовались длинные усы. И только светлые волосы, заметно поредевшие за
– Какими судьбами?! – Он радостно бросился к ней навстречу и обнял. – Не думал, что скоро увижу тебя!
– Я тоже. – Она чувствовала себя неуютно в этих чужих объятиях.
Одежда батюшки пропахла благовониями, борода неприятно колола щеки. Инна все еще не могла поверить, что знакома с этим человеком. Если бы не голос!
– Да ты совсем не изменилась, Иннушка, – он хитро прищурился, – не то что я: обрюзг, растолстел.
– Неправда.
– Не спорь с батюшкой, – весело приказал он, – пойдем. Ты ж с дороги?
– Да.
– А где багаж?
– Вон, – она кивнула на чемодан.
Павел отпустил Инну, легко поднял тяжелую ношу, от которой у нее самой успела заболеть рука, и отвел гостью в дальний придел. Там совсем по-мирски была оборудована маленькая кухонька: электрический чайник, микроволновка, буфет, стол, два стула.
– Присаживайся, Иннушка, – пригласил он, пристроив чемодан у двери, и начал хлопотать.
На столе появилось печенье, сыр, колбаса, хлеб.
– Не надо беспокоиться, – робко возразила Инна.
– Еще чего? – возмутился Павел. – Ты ж от самой Москвы толком небось не ела.
– Нет.
– Вот и попей чайку как следует.
Через пару минут Инна, глядя на батюшку, весело жующего бутерброды, и сама перестала смущаться. Она почувствовала, как сильно проголодалась: вчера даже не вспомнила о еде, а сегодня только кофе выпила перед прибытием.
– Я ведь от Саши сбежала, – призналась она.
– Давно я понял, что ты с ней не справляешься, – Павел расстроенно покачал головой, – по письмам твоим видел.
– Не думала, что будет так тяжело. – Инна отодвинула кружку.
– Когда у матери на душе мира нет, – он смотрел на нее, прищурившись, – дитя тоже воюет. Говорил тебе, отправляй дочку ко мне на лето. Мы бы подружились с ней. Каждый год ведь просил!
Она виновато молчала, втянув голову в плечи.
– Саша обижена на тебя, – Инна отвела взгляд, – поэтому я ей и не предлагала ехать. Она такая бескомпромиссная выросла!
– Себя в юности не узнаешь? – Павел усмехнулся.
– Узнаю, – Инна вздохнула, – только не понимаю, что теперь делать.
– Меняйся, Иннушка, – глаза его лучились теплом, – матерью становись, руководи. Порядок нужен в семье, а власть ребенка до добра не доведет. Что ты вся сгорбилась под чувством
– Стыдно, – тихо прошептала она.
– Я много думал, – Павел вздохнул, – только время не повернешь вспять. От себя самой и близких людей не спрячешься.
– Если бы не я…
– Не ты одна виновата, – Павел внимательно посмотрел Инне в глаза, – я согрешил с тобой по желанию. Моя вина. Маша была смертельно больна. На то воля божья. А ты отдалась по любви, родила дочку – продолжила жизнь. Господь простит.
– Сама себя не могу, – Инна дрожала: ложка постукивала о края кружки, в которую она впилась от волнения, – это же я все подстроила! Понимаешь? Тогда, еще в Москве…
Она говорила сумбурно, путаясь и спотыкаясь: нелегко было объяснить, что именно натворила шестнадцать лет тому назад. Как ни старалась, Инна не сумела рассказать все толком, но Павел каким-то образом понял ее.
– Мама чувствовала, – глаза его наполнились болью, – перед смертью сказала, что оступилась ты. Просила помочь ради дочки. А я не смог…
Они сидели молча. Инна смотрела в свою чашку, а Павел разглядывал лицо женщины, которая много лет назад была одержима дьявольской, способной на чудовищный обман, любовью к нему.
– Прости меня, – произнесла она хрипло.
– Простил, – батюшка ласково улыбнулся, – только Сашеньку перестань от меня прятать. Я ж сколько раз приехать хотел! А ты – предлог за предлогом…
– Приезжай, – неуверенно пригласила она.
– Ладно, – Конунг рассмеялся прежним задорным смехом, – время придет. Сейчас уж не до поездок: деток малых надо на ноги поднимать.
– Ты что, женился?!
– А то! – Он лихо закрутил ус. – Двойняшки Ленушка с Машенькой родились. Напасть такая – одни девки!
– Не может быть, – Инна почувствовала острый укол самолюбию: она-то думала, в жизни Конунга больше не будет женщин.
Он ушел от нее в церковь. Бросил с маленьким ребенком на руках, чтобы замаливать грехи, и тут – двое детей?!
– Сама знаешь, как от меня девки родятся, – подмигнул он, делая вид, что не прочитал ее мыслей, и стал вдруг серьезным: – Сашенька ненавидит меня?
– Она и меня ненавидит, – Инна вздохнула, – возраст такой.
– Поговори с ней по-людски, – попросил он, взяв руку Инны в свои теплые и ласковые, как прежде, ладони, – взрослая она уже, все поймет. Да и нельзя лгать собственному ребенку: он тут же солжет в ответ.
Инна неуверенно кивнула.
– Ты вот что, Иннушка, подожди меня здесь, – попросил Павел, – в пять храм закрою и тебя довезу. Ты же в Симеиз собралась?
– Я уже и не знаю…
– Съезди хоть на недельку, – он ободряюще улыбнулся, – там все как прежде. Побудешь с собой наедине, подумаешь. Тебе на пользу пойдет.