Дочкина свадьба

Рекемчук Александр Евсеевич

— Угарный газ?

— Да, — кивнул Воронец. И скорей для того, чтобы щегольнуть своей ученостью, поправился: — Нет, там, конечно, не только окись углерода. Еще есть двуокись, окись азота… Выхлопные газы — сложная смесь.

Председатель шахткома Легошин все еще с плотоядным любопытством изучал милицейские снимки.

Зотов вырвал их у него из рук и отдал Воронцу.

— Послушайте…

Он опять потер ладонью лицо — но уже не глаза, а лоб.

— Послушайте, капитан. А нельзя ли как-нибудь это… ну, я понимаю, что официальные

документы, протоколы — все это неприкосновенно. Я понимаю. И смерть — это смерть, ничего не изменишь. Но… есть две семьи. Две семьи… Если бы как-нибудь это представить иначе?

Воронец опять посмотрел удивленно на начальника шахты.

— Так ведь гражданка Карасева присутствовала.

— Как — присутствовала?.. Софья Ивановна?

— Она же и позвонила дежурному. В четыре часа утра. Ждала его, наверное, а потом пошла в гараж: посмотреть, на месте ли машина? Видит — замка нет, а изнутри закрыто. И мотор, услышала, работает… Позвонила нам. Мы сразу выехали. Взломали дверь. Вызвали скорую… А она тут же была. Потом увели домой.

Сергей Николаевич Зотов ударил ребром ладони по столу. Так, что самого передернуло от боли.

— Ну, ладно. А Доронин? Муж… погибшей. Лучший комбайнер шахты, учится на заочном. Понимаете?..

— И вообще, — уловив мысль Зотова, подался вперед Легошин. — Тут надо и общественность иметь в виду. Зачем это — чтобы на весь коллектив легло? Пойдет брехаловка по всем шахтам…

— Я не понимаю. — Воронец подобрался неприступно и строго. — А что вы предлагаете? Производственный травматизм? — В тоне его был оттенок насмешки.

— Ну, не это, конечно, — сказал начальник шахты.

Зажужжал селектор.

— Зотов слушает.

— Сергей Николаевич? Здравствуйте, это Филимонов… — голос, доносившийся из аппарата, был возбужден. — Вы уже знаете о…

— Знаю, — резко оборвал Зотов и отключил рычажок селектора.

Но тут же зазуммерило снова и зажглась другая лампочка.

Приоткрылась дверь кабинета, секретарша — лицо ее было очень взволнованно — доложила:

— Сергей Николаевич, к вам…

— Я занят.

Дверь захлопнулась поспешно.

— Ну, значит, уже весь поселок… — безнадежно махнул рукой Легошин.

— Как всегда, — согласился Воронец.

— Мне что-нибудь надо… подписать? — спросил Зотов капитана.

— Нет. — Но добавил на всякий случай: — Пока — нет.

Сергей Николаевич поручил заместителю провести наряд, а сам поехал на квартиру Карасевых.

Это было тяжко для него.

Не только потому, что подобные посещения — все эти соболезнования, утешения — вообще мучительны для любого. Ведь администратору такого огромного предприятия, как шахта, где работают многие сотни людей, нередко, увы, приходится заниматься этим. Или кто-тоиз своих, или у кого-тоиз своих. А несколько лет назад, когда еще Зотов не был начальником «Дальней», здесь взорвался

загазованный штрек — и тогда весь поселок был в плаче и трауре.

Сергей Николаевич умел проявить чуткость к чужому горю, когда у самого голова разрывалась на части от всяких хозяйственных забот, умел найти минуту для личного разговора, умел найти слова: «Мужайся, друг…»

Но то, что стряслось нынче, имело особое свойство. Зотов знал Карасева давно, они вместе зачинали здесь «Дальнюю». Они были дружны домами. Всегда вместе — и Новый год, и октябрьские, и майские…

Беда. Какая беда.

Миссию Сергея Николаевича облегчало лишь то, что Софья Ивановна уже знала.

Машина подъехала к знакомому дому.

Зотов нажал кнопку у двери.

Почему-то он ожидал, что откроет кто-нибудь другой, не она, не Софья Ивановна.

Между тем, открыла она сама. И это было первой неожиданностью.

Кроме того, он заранее представлял себе, как она сейчас может выглядеть: ну, лицо, движения… Представлял и содрогался в душе.

Однако его ждала и другая неожиданность.

Она выглядела такой же, как в иные дни, когда встречала гостей у этой двери: тщательно одетой, гладко причесанной. Даже лицо ее не было бледно: наоборот, на щеках лежали пятна румянца. Только глаза были расширены больше обычного. Однако сухи.

Перешагнув порог, Зотов обнял ее за плечи с тем ласковым правом, которое дано давним приятелям приобнять жену друга, и тем печальным правом, которое диктовали обстоятельства.

— Софья Ивановна, Соня… мужайтесь, дорогая. Это такое для всех нас…

Но она высвободилась из его рук, сказала:

— Здравствуйте, Сергей Николаевич. Входите.

Он снял пальто, шапку, проследовал за нею.

— Садитесь.

Софья Ивановна притворила дверь смежной комнаты, но Зотов успел увидеть, что там — дети: дочка и сын Карасевых, они, кажется, увлеченно рисовали.

«Стало быть, ничего не знают, — догадался он. — И в школу не пустила, чтобы они не узнали там».

— Соня… это для всех нас…

— Сергей Николаевич, — прервала она. — Я уже звонила вам. Только что.

— Значит, я был в пути.

— Да. Сергей Николаевич, у меня к вам есть просьба. Договоритесь, пожалуйста, на станции, чтобы мне оставили три билета на вечерний поезд. Из брони.

Он смотрел на нее, озадаченно моргая.

— Если можно — мягкий или купейный вагон.

— Что?

Зотов только сейчас заметил, что дверцы орехового гардероба, стоявшего в комнате, были распахнуты настежь — шкаф был почти пуст: в нем висели на плечиках лишь два или три мужских костюма да пестрый пучок галстуков. А на полу, там и сям, лежали чемоданы — уже замкнутые и еще раскрытые.

— Мы уезжаем сегодня, — сказала Софья Ивановна. — Но с билетами трудно. Помогите, пожалуйста. Ведь вам не откажут.

— Куда? — он не смог сдержать изумления.

— К маме, в Луганск. К моей маме.