Догма кровоточащих душ
Шрифт:
– Всем остальным все же придется войти, - обратился Авель к до сих пор нерешительно стоящим в проходе детям.
– Необходимо загерметизировать дверь. Во избежание.
Если честно, то Сэцуке входить не хотелось. Было в металлической комнате что-то неприятное, беспокоящее, словно... словно... словно зал кремации, где на возвышении устанавливают носилки с умершим, где по углам стоят урны, готовые принять прах покойного, а в специальных щелях уже тлеют лучины, и достаточно одного взмаха, чтобы на их обугленном кончике возник огонек, которому и скормят мертвую человеческую оболочку.
Так хоронили
"Я помню", - внезапно сказал Эдвард.
"Ты - мышь, ты дуешься", - сказала Сэцуке.
"Медведь", - возразил Эдвард.
Прыщавая нетерпеливо ткнула костлявым кулаком в спину Сэцуке и протиснулась внутрь. Чинно уселась в кресле, расправила складочки на юбочке, сложила ладони на таких же костлявых коленях. Только теперь Сэцуке обратила внимание, что прыщавая была без колготок, в длинных гольфах, один из которых неряшливо сполз вниз, наплыл складками на красную лакированную туфлю. Девчонка была нелепа в своих потугах воображать себя кем-то еще, чем та, кем она на самом деле и являлось - великовозрастной дылдой, обреченной жертвы глупейших шуток одноклассников.
– Ну, мадемуазель Сэцуке, не бойтесь, входите, - Авель церемонно поклонился и протянул ей руку.
– Я тоже хочу закурить, - выдала прыщавая.
– Не уверена, что это хорошая идея, Сарасин-тян, - внезапно сказала госпожа Коноэ.
Прыщавая не ожидала нападения с ее стороны, покраснела, набрала воздуха, возможно, для оскорбительно ядовитой фразы о том, что ее родители, да и она сама, не нуждаются в услугах няньки, и пусть госпожа Коноэ уделяет больше внимания здоровью собственного мужа и собственного ребенка, который, к тому же, столь невоздержан в потреблении шоколада, сколь госпожа Коноэ невоздержана в своих воспитательных инстинктах... Но Авель предупреждающе нахмурился, и прыщавой пришлось закрыть рот.
– Заходи, - прошипели над ухом Сэцуке. Шипение было злым и нетерпеливым.
– Что?
– непонимающе переспросила Сэцуке, но ее сильно втолкнули внутрь, так, что если бы Авель ее не подхватил, то она растянулась бы на ковре.
– Всем оставаться на своих местах!
– предупредил сеньор Сабуро, направляя на Авеля пистолет. Тяжелая, черная, громоздкая штуковина совсем не вязалась с безжалостным тоном и выпачканной мороженым мордашкой школьника младшего класса. Такая же штуковина была у Сиро, и тот держал ее двумя руками, направляя на господина Коноэ.
– Не заставляйте меня стрелять, сеньор Авель!
Госпожа Коноэ завизжала.
16
–
– Танаки снял очки и постучал пальцем по приборной доске.
– Подтверждаю, - сказала Юри.
– Падение напряжения в анима-коридоре. Восемь процентов ниже нормы, но пока в условно допустимых пределах.
Хорошая фраза - "в условно допустимых пределах". Результат очень близкий к условно положительному... Танаки повернулся к Буревеснику:
– Как у тебя, Идзуми?
– Подтверждаю. Двигатели работают в штатном режиме, запитка мотоблока - сто процентов. Мощность - расчетная.
– Реи, что в двигательном отсеке?
– Все в порядке, кэп, - бодро ответила Реи.
– Колеса крутятся. В чем дело?
– Готовься к ветру, - сказал Танаки.
– К очень сильному ветру.
– Шутить изволите, кэп?
– вроде даже как обиделась Реи.
– Посмотри за борт. И на датчики.
Потоки жидкого золота мелели, оставляя после себя стылую синеву с вкраплениями чего-то темного. Откуда-то возникли облака, пока еще белоснежные, плотные, похожие на невинных барашков, выпущенных попастись на кладбище. Несколько щипков заговоренной травы будет вполне достаточно для их превращения в иссиня-черных хищников.
– Погода портится, - философски заметил Буревестник.
– Пожалуй, я отключу автопилот.
– Хэйсэй, Хэйсэй, говорит борт "Альбатрос", говорит борт "Альбатрос". Наши системы показывают сужение анима-коридора. Что у вас происходит?
– Танаки? Рад приветствовать тебя, старый волк! На связи Киндзабуро.
– Чем порадуешь, Киндзабуро?
– У нас возникли проблемы, Танаки.
– У нас тоже.
– Временно выведены из строя станции поддержки пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого коридоров. Мы уже потеряли два транспортных самолета. Вам пока повезло, нам удалось запустить резервные системы и вся запитка идет только на вас. Слышишь, Танаки?
– Что у вас там, черт подери, происходит, Киндзабуро?
– Танаки старался быть спокойным.
– Революция?
– Что-то вроде.
– Дальнейшие инструкции?
Киндзабуро помолчал.
– Действуй по обстоятельствам. Непогоды уже не избежать, но мы постараемся, чтобы вы не выпали в техиру. Сузим коридор настолько, насколько это возможно.
– "Альбатрос" - большая птичка, Киндзабуро. Она любит простор. Увязнет коготок, всей птичке пропасть.
– Успокой пассажиров и лично - господина канцлера.
– Ах, да, я и забыл, - ядовито сказал Танаки.
– У нас на борту пребывает сам господин канцлер! Тогда нам точно ничего не грозит.
– Не трать зря свою аниму, дружище, - посоветовал далекий Киндзабуро.
Юри ясно представила неведомого ей Киндзабуро - добродушный толстячок со множеством бородавок на лице, красными полными губами и целым мешком сальных анекдотов. Хорошо ему там... советовать беречь аниму.
За бортом продолжало темнеть. Синева наливалась зловещей, гнойной тьмой, почерневшие облака протягивали вниз дымные щупальца, и ветер закручивал их в спирали. По стеклу заколотили капли дождя, а затем "Альбатрос" содрогнулся, как тяжелый корабль, спущенный со стапелей, врезался в водяную стену, задрожал, затрясся. Кабина осветилась тревожными огнями.