Догони свое время
Шрифт:
Смог даже дважды быть амнистированным, поэтому к перестроечным временам огруз значительным капитальцем, и за скупленные по дешёвке ваучеры приобрёл карьер нерудных материалов.
Теперь песочек с его залежей идёт по цене стройматериалов.
Встретились – хлопает меня по плечу:
– Ну, что, писатель, – говорят, сторожем устроился? А ещё за Ельцина громче меня горло драл! Де-мо-кра-тия! Вот она – демократия! – и вынимает кругляш перехваченных на американский манер тысячных купюр. – Подбросить малость?
– Да, нет – говорю, – вот получку
– Правда, говорили, что ты дурак, но не до такой же степени! – и ушёл с чувством превосходства и полного удовлетворения.
…Ну, голосовал, ну выворачивал булыжник на московских улицах, по-всякому преграждая движение танков к Белому Дому, бил в ладоши, пил водку за победу демократии, ругал по-чёрному коммунистов! Ну, достали эти самые движения навстречу съездам, пленумам, юбилеям генсеков, и т. д., и т. п! Хотелось свежего ветра. Вот и лови теперь ветер в пустые ладони. Хватай, сколько хочешь!..
Я машинально, как ловят перед самым носом надоедливую муху, захватил рукой воздух и зажал в горсти. Разжал, и усмехнулся: поделом тебе, старче!
Шосин покрутил у виска пальцем и удалился в неизвестном направлении; может домой, а, может – и ещё куда…
День прошёл незаметно.
Как-то незаметно, неуверенными шажками, один за другим стали рассасываться и сотрудники, хотя до конца рабочего дня оставался некоторый запасец.
Атуев строго следил за трудовой дисциплиной, поэтому уходили крадучись, по стеночке, с оглядкой через плечо.
Я так и не понимал: для чего Атуеву режим дня? Ведь журналисты с операторами не у станка стоят. Не вахту несут. Сделал дело – и гуляй смело!
Как-то стал обсуждать с Хайрюзовым эту тему, и снова запал в уши Атуеву:
– Ну, ты точно когда-нибудь договоришься до вышибона, диверсант-самоучка! Будешь ручкой прясть на паперти, – грозился редактор строгими мерами за подзуживание мной коллектива к нарушению КЗоТа.
Теперь вот сижу, помалкиваю, наблюдая, как рассредоточивается публика, пока редактор занят просмотром завтрашних сюжетов.
День проходит быстро, а к вечеру с часами паралич какой-то случается: сколько на стрелки ни смотришь, они всё равно не двигаются.
Ушли все: ушёл и редактор, ушли техники, ушли даже те, кому и уходить некуда.
Хотел было сдать сигнализацию на милицейский пульт, но вдруг услышал в монтажной комнате притаённый женский смешок и рядом густой бас.
Точно! Андрюха Хайрюзов! А это, вероятно, Лола. Наверное, монтируют сюжет. Они часто вместе работают сверхурочно. Опять какая-нибудь сенсация!..
– Где она?
– Кто, Лола? – невзначай сорвалось у меня с языка.
– Какая Лола? Я тебя спрашиваю, Алевтина где?
До меня сразу дошло, что передо мной беспокойно перебирает ногами настоящий Алевтинин муж. Так нетерпеливо и нервно может спрашивать у бдительного охранника про жену только рогоносец. Широкий в крупную клетку пиджак его был расстёгнут, добавляя хозяину напористый и решительный вид.
Охрана – она для того и
– Чего ты нервничаешь? Вон, в монтажной она! – я спокойно кивнул головой на дверь, где только что слышался сдавленный грудной смешок.
Конечно, таким женщинам-заманкам, как Лола, надо бы вовсе не выходить замуж. Несправедливо если Лола будет принадлежать одному мужу, эти Лолы – достояние всего человечества. Поэтому обманутые мужья редко у кого вызывают сочувствие, даже у мужиков, хотя каждый может оказаться в том незавидном положении.
Семейные измены – всё равно, что катание на качелях: то взлетаешь на такую высоту, аж дух захватывает, то проваливаешься в бездну бесплодных разборок и примитивных оправданий.
А если оборвутся качели?..
Не успел я зевнуть, как припоздавший посетитель ломанулся в монтажную так, что консоль замочка, язычок железный, придерживающий дверь от случайных любопытствующих, вырвал из косяка проушину. Дверь распахнулась, и – вот она – вся изнанка заполненной электронным оборудованием комнаты с немой сценой глубокого проникновения и плотного монтажа деталей.
Картина «Не ждали!»
Я и сам вначале не понял сюжет. С Алевтиной, вероятно, случился сердечный приступ, – она лежала, навалившись грудью на монтажный столик, а сосредоточенный Андрей Хайрюзов довольно интенсивно пытается ей помочь, дотягиваясь через спину к её лицу для искусственного, вероятно, дыхания «изо рта в рот».
Но когда дотошный до истины внезапный посетитель дико заорал: «Ах ты, сука!» – всё сразу встало на свои места.
Вернее, всё сразу распалось, рассыпалось. Высоченный Андрюха по-журавлиному длинновязо шагнул в открывшийся проём, и тут же исчез в соседнем кабинете главного редактора, защёлкнув за собой замок.
Лола мгновенно пришла в сознание и кинулась следом, но тут же попала под нетерпеливую руку обманутого супруга.
Вид Лолы был настолько несуразен, что, несмотря на весь трагизм положения, кроме давящего внутреннего хохота, не мог вызвать ничего. Её полные красивые загорелые ноги у самых лодыжек были перетянуты белой шёлковой тесёмкой, в которой никак не угадывались спущенные трусики, и теперь она придерживаемая ревнивцем за роскошные волосы, только вприпрыжку кружилась возле супруга, дробно стуча каблучками-копытцами по бетонной мозаике пола, как игривая кобылка, схваченная под уздцы.
Мужик тем временем одной рукой лихорадочно шарил в кармане, пытаясь вытащить какую-то очень важную для этого момента вещь. Но штуковина никак не вытаскивалась, цепляясь за подкладку пиджака. Мужик передёрнул плечом так, что карман затрещал, выпростав наружу матерчатое нутро, рука освободилась, в ней что-то сверкнуло, и Алевтина, Лола эта, изогнувшись, дико завизжала, ухватилась рукой за ягодицу. Сквозь тонкие хрупкие пальчики сочилась кровь, а мужик всё тыкал и тыкал блестящую штуковину в туго натянутый обольстительный шёлк.