Догоняя прошлое
Шрифт:
Я просто сижу. Я не знаю… Может, позже…
Через час мне нужно выезжать в аэропорт.
2018 г. Версаль
Джастин
Я закрыл Дневник, сглатывая подступившие слезы. Знаю, я жалкий педик. Ну, не мог я оставаться спокойным, не мог! Это была последняя запись в Дневнике Брайана, которую я прочитал, когда впервые увидел его. И это происходило в той же комнате, в комнате Майкла, в которой Брайан писал,
Я прекрасно помню тот год. Он стал не простым для меня. В конце февраля мы с Джеком поставили последнюю точку в наших отношениях. Мы развелись тихо и мирно, без скандалов и обоюдных претензий, и я был благодарен судьбе за это. Возможно, Джек готовился к схватке за наше совместное имущество, но я, видимо, его удивил, забрав только галерею, которая к тому времени практически «умерла». Предстояла огромная работа по ее реанимации, другими словами, предстояло начать все сначала. Джек всегда говорил, что это мое детище. И как выяснилось, я оказался никудышным родителем. Но я был настроен решительно и сдаваться не собирался.
А больше мне ничего не нужно было. Собственная маленькая галерея и неплохой счет в банке меня вполне устраивали. Единственное, что я еще желал — это рисовать. У меня давно так не зудели пальцы, соскучившиеся по кисти и карандашу.
Я снял небольшую квартирку, очень напоминавшую ту, что мы делили когда-то с Шоном, но немного комфортнее. Совсем уж голодным художником я быть не собирался, если только чуть-чуть. В моем распоряжении оказались две небольшие светлые комнатки, одну из которых я приспособил под студию, другую под спальню, а так же крохотная кухня и туалет с душем. Но мне нравилось. Конечно, после нашей шикарной квартиры и моей просторной студии, это могло показаться странным, но я действительно был счастлив. Почему-то вдруг вспомнилась та кушетка, которую так ненавидел Брайан, но в которую он с упоением меня втрахивал, каждый раз, когда приезжал. Мне даже захотелось купить такую же, но потом я одернул себя, понимая, насколько это глупо.
Первое, что я сделал, когда переехал, еще не до конца распаковав вещи, это установил мольберт и отдался вдохновению. Мне не терпелось выплеснуть все на холст, но не только то, что накопилось за это время, а и переполняющее меня радостное ожидание чего-то нового в моей жизни, возвращение утраченного.Такого буйства красок я не использовал давно. И много бирюзового, который действовал успокаивающе, снижая мои эмоциональные колебания.
Наконец-то я вернулся, вернулся к себе. Как-то давно я говорил Итану, что неважно насколько погано все бывает, у меня всегда есть мое искусство. И это единственное место, куда я могу уйти и быть в безопасности. И это оказалось чистейшей правдой. Именно так я и поступал, я уходил в свою живопись.
Я не понимал, как мог лишить себя все этого? Я же художник! Но я посчитал, что ради семьи нужно уметь жертвовать. Хотя, это полнейшее заблуждение. Никогда жертва одного не принесет счастья другому. А если и принесет, то кратковременное и эфемерное. В конечном итоге, они оба будут несчастливы, пытаясь сохранить брак. И вообще, отношения — это не железобетонная стена, которую ничем не пробьешь, это тонкая, сотканная из наших слов, взглядов и поступков, паутина. Тончайшая, воздушная… Один неверный взгляд, одно неправильное обидное слово, один непродуманный поступок — и все, образуется дыра, которую порой невозможно залатать. А если и удастся, то на этом месте останется уродливая заплатка, и не факт, что она не порвется снова. Поэтому в отношениях нужно научиться находить компромиссы, а не приносить бессмысленные жертвы.
За полтора
С галереей дела обстояли куда сложнее. Как говорится, разрушить всегда легче, чем построить. А ведь я помню, скольких трудов стоили мне первые выставки, сколько разочарования принесли отказы и нелицеприятные отзывы критиков. Но, несмотря ни на что, у меня тогда получилось. И вот теперь пришлось практически начинать с нуля. Я снова бегал, искал, оценивал, уговаривал, доказывал… и рисовал. Конечно, галерея, в которой пройдет выставка молодых неизвестных художников, пусть и с моими работами, не привлечет особого внимания ценителей искусства, и все же, я упорно готовил ее. Немаловажным являлся и тот факт, что мы расстались с Джеком. Помимо помощи и моральной поддержки, которую он мне оказывал, немалую роль играли и его связи, как коллекционера. Да и круг его знакомых был намного шире моего. После развода мне оставалось полагаться только на себя. Но моей уверенности, что все получится, можно было только позавидовать.
Я вкалывал, как лошадь, не оставляя себе ни малейшей возможности думать о своей жизни, жалеть или бичевать себя. И это работало. Мне даже потрахаться было некогда, да и сил на это не оставалось.
Когда я оставался наедине с холстом, я обо всем забывал. Телефон же я попросту отключал. Так было и в тот день, когда умерла Дэбби. Моя мать не смогла дозвониться до меня, и я увидел ее сообщение лишь два дня спустя. Мне до сих пор больно вспоминать об этом. Но не столько потому, что я не успел попрощаться с Дэбб, сколько потому, что когда-то я оставил свое прошлое за спиной, перестал общаться, оборвав все связи и абсолютно уверовав, что так будет лучше, вернее, легче начать новую жизнь. Я был такой идиот!
Июнь 2014 г. Питтсбург
Купив в аэропорту букет роз, я сразу поехал на кладбище. Никто не знал, что я прилетел, да и вряд ли кто-то обрадовался бы моему визиту. Если честно, то мне было страшно. Я здорово нервничал и не представлял сейчас встречи с кем-нибудь из нашей «семьи». Хотя, думаю, я слишком драматизировал. Скорее всего, меня уже просто забыли.
О Брайане я тогда тоже ничего не слышал, но всю дорогу вспоминал именно о нем и пытался представить нашу встречу. Но потом понял, что это представить просто невозможно, как невозможно предсказать Брайана Кинни.
Я был уверен, что без труда найду могилу Дэбби и оказался прав. Я долго стоял, глядя на буквы, выгравированные на плите. Я не плакал, я просто оцепенел. «Прости меня, Дэбб!» — все, что я смог выдавить, когда, наконец, пришел в себя. Да, я опоздал, но прощение я просил не только за это, но и за то, что отказался от нее и от части своей жизни, важной части, когда шло мое становление, а так же от людей, наполнявших смыслом ту мою жизнь. Но как это часто бывает, осознание ошибки приходит поздно, когда уже ничего нельзя исправить, остается только сожалеть.
Я положил букет на могилу, но все же не выдержал и беззвучно заплакал. Слезы катились по щекам, а я даже и не думал их вытирать. Но с каждой слезой мне становилось немного легче, хотя слезами вину не искупить. Сколько я так простоял, не знаю, но меня вывел из ступора Майкл, пришедший на могилу матери. Странно, но Майкл встретил меня совершенно спокойно. Мне даже показалось, что он не особо и удивился моему появлению в Питтсбурге и тут на кладбище.
<