Договор по совести
Шрифт:
А на сотни километров вокруг — тундра, сопки, похожие одна на другую, стелющийся кустарник, первозданная тишина.
За два часа можно было набрать чуть ли не самосвал грибов. С утренней рыбалки принесешь, бывало, столько рыбы, что ее хватало на всю бригаду.
Ко мне приехала жена с детьми и мать. Нам да ли трехкомнатную квартиру. Рос и хорошел поселок. Появилась первая настоящая городская улица из многоэтажных домов — улица Ленина. Потом поселок преобразовали в город.
Мы жили на самом северном краешке нашей Родины, но не чувствовали себя оторванными от Большой земли. У нас был клуб, там устраивались танцы. Наша художественная самодеятельность завоевывала
Но главным нашим делом была стройка.
Даешь рудник!
Когда мы начинали возводить Заполярный, среди строителей иногда появлялся геолог Федоров. Это он открыл залежи никеля на берегу небольшой речушки Алы, вытекавшей из озера Ала-Акка-Ярви. Геологоразведка показала: запасы промышленные. Решено было строить рудник. Но как? Дорог нет — месторождение в сотне километров от Заполярного.
Строителям пришлось туго. Прямо через будущий рудник перекатывалась по камням река Ала. Надо было «обуздать» ее в короткий срок — закрыть ей выход из озера и сделать новый. Если до весны не отвести речку, то потом этого ни за что не сделать: кругом топь, болотистая низина.
В тресте решили отправлять бригады на работу поочередно, на месяц. Когда в ноябре настала наша очередь и мы отправились в тундру, то увидели, что прежние бригады мало что сделали. А тут еще, как назло, ударили лютые морозы — за 40 градусов.
Сидим и думаем: как быть? На этом импровизированном собрании бригады все вдруг остро почувствовали: мы коллектив, от которого страна ждет руду. И мы должны ее дать! Никаких смен бригад больше допускать нельзя: построим основные сооружения сами.
Два года жили в палатке. Вот так уж получилось — поехали на месяц, вернулись через два гола. Спали в валенках, телогрейках, ватных брюках. Из снега кипятили чай, снегом умывались. Грунт били клиньями и двухпудовыми кувалдами. В палатке стояла печка-буржуйка, согревавшая нас, на ней же готовили обед кто что мог.
Особенно трудной была первая зима. Лютая стужа, постоянные, пронизывающие до костей ветры. Работали в три смены.
Что больше всего запомнилось из той первой зимы? Полярная ночь, первозданная тишина, ни единого звука вокруг — все как будто вымерло. Только люди — 50 молодых парней противостояли природе…
И как работали! Когда пришла пора рассчитываться за месяц, приехал бухгалтер с начальником одного из отделов треста. Замерили: 2400 кубометров грунта.
— Наряд напишу на половину, — сказал бухгалтер. — Больше не могу. Никто мне не поверит. Люди столько сделать не могут. А вдруг ревизия? Под суд пойду.
— Так ведь результат налицо?! — возмутился я. Но он не стал со мной разговаривать. Тогда я сел с ним в машину и поехал в Заполярный к секретарю райкома партии Игорю Александровичу Никишину. Он выслушал меня молча, потом сказал: «Едем!» Посадил в свою машину, и мы отправлись на Ала-речку, за сто километров.
Никишин, как дотошный прораб, сам все замерил. Убедился: действительно, набили!
— Как же вы сумели? — изумился он.
— Морозы-то какие — приходится
Секретарь райкома партии подписал наряд. Думаю, это единственный в своем роде документ. Как и наша палатка, хранится он теперь в Мурманском краеведческом музее.
, Работали мы напряженно. Но вскоре я заметил, что люди начали сдавать. Пошли разговоры: «Раз все работали по месяцу, почему же мы должны больше?» Нашлись в бригаде два-три человека, настроение которых передалось и другим. А я не знал, как убедить людей остаться. Собрать, поговорить, призвать к совести? Но они и так сделали больше, чем две бригады до нашего приезда. И погода ухудшилась настолько, что жить становилось с каждым днем все труднее и труднее. Ночью наваливали на себя все, что можно, и все равно замерзали, а у края палатки вообще спать было невозможно. Здравый смысл подсказывал, что надо уезжать. Но тогда мог сорваться пуск рудника.
Близился Новый год, и скоро должна была прийти машина, привезти зарплату. На этой машине, как я понял по настроению людей, бригада уедет домой.
И тут у меня созрел план.
Деньги привозили обычно к двум-трем часам дня. Я вышел в тундру подальше от палаток, встретил машину, честно рассказал шоферу с кассиром, в чем дело, и попросил:
— Поезжайте назад, а завтра привезите на мою зарплату все, что сумеете достать хорошего к праздничному столу.
Они уехали, я вернулся как ни в чем не бывало в палатку. А бригада ждет машину. Не пришла сегодня, — значит, придет завтра. Иные не смотрят в мою сторону, но ясно: мысленно они уже на пути к дому. Вслух же об этом ни слова.
Утром с трудом выпроводил всех на работу. Смотрю: зажглись костры. Значит, дела не будет.
Часов в десять пошел в тундру — встречать машину…
Подъехали тихо, незаметно. Разложили на кроватях богатое — от души постарались кассир с шофером! — праздничное угощенье.
Я побежал за бригадой.
— Ребята, собрание!
Пришли. Видят: стол накрыт по всем правилам. Настоящий праздник!
— С Новым годом, — говорю.
— С Новым годом! — отвечают.
Перекусили, согрелись. Разговорились. А на улице лютая стужа, палатка наша бьется, трепещет на ветру.
— Ну, а теперь, — обратился я к рабочим, — ваше слово.
Как сейчас помню, встает Николай Шевцов, здоровый парень, богатырь. Посмотрел на меня пристально, улыбнулся, оглядел всех, вздохнул.
— Ну, что же, — сказал он, — наше слово твердое. Сделаем, братухи, рудник!
Больше никакой агитации не потребовалось. Мне было важно, чтобы люди сами поняли, какая задача перед ними встает, какая ответственность на них ложится: чтобы каждый сам сделал выбор — уезжать с Алы или оставаться.
Остались все до единого. Пошли на работу и два года не покидали палаток. Долг и дружба победили. Когда мы, построив рудник, вернулись в Заполярный, руководители треста долго допытывались: как же удалось поднять людей на такой героический труд? «Учился у Макаренко», — отвечал я.
Потом, уже позднее, рабочие говорили мне: «Ты — мужик, конечно, хитрый. Но все, правильно!»
Работали тяжело, но бывали у нас и радостные дни.
Однажды появились люди в огромных тулупах и меховых шапках — писатели. Стоят наверху, на кромке котлована, закутаны по самые глаза, а мы внизу — без телогреек, в резиновых сапогах, пот с нас льет градом — долбим землю пудовыми кувалдами. Пар стоит над котлованом. Выбрались наверх, повели гостей в палатку, поставили на печку чайник. Ребята на глазах у писателей переодевались, снимали сапоги, стряхивали с портянок лед.