Догра Магра

Юмэно Кюсаку

запись беседы с психиатром, где доказывается, что все люди на земле без исключения — сумасшедшие;

научную работу об эмбрионе, который видит во сне кошмар эволюции жизни на планете;

речь (стенограмму) психически больного пациента, утверждающего, что «человеческий мозг лишь телефонный коммутатор»;

завещание, написанное не слишком серьезно; картину мастера эпохи Тан, изображающую стадии разложения трупа красавицы;

материалы расследования жестокостей, прелюбодеяний, немыслимых телесных повреждений и убийств, совершенных в состоянии беспамятства прекрасным молодым человеком, который влюбился в привлекательную девушку, как две капли воды похожую на эту самую мертвую красавицу…

И все это кружится, будто в

калейдоскопе, рядом с другими загадочными событиями, которые, казалось бы, не имеют никакого отношения к сюжету. Но, дочитав книгу до конца, вы поймете, что каждое предложение в ней наделено смыслом и нет ни одного лишнего слова! Более того, «Догра Магра» начинается с ночного боя часов, а затем, страница за страницей, вы приближаетесь к финалу — воспоминанию героя о ночном бое часов же… Панорама адских мук закольцовывается, лишая вас шанса сбежать и обрекая на непрестанные страдания и ужас… Но все эти события — лишь мимолетный сон сумасшедшего, который услышал, как бьют часы среди ночи. И в этом кратком сне ему показалось, что прошло двадцать часов. С научной точки зрения подобное вполне возможно — в начале и в конце слышны одинаковые удары одних и тех же часов… Этот феномен объясняется принципами психиатрической науки, а вся «Догра Магра», в свою очередь, служит доказательством этих принципов… Вот почему книга так загадочна и таинственна. Но лучше прочтите сами… Попробуйте — и вы сразу все поймете! — с этими словами доктор Вакабаяси протянул мне верхнюю тетрадь.

Но я смущенно возразил:

— Пожалуй, нет! — и энергично замахал руками.

Одних объяснений доктора Вакабаяси хватило, чтобы я ощутил магию «Догры Магры», но…

Рукопись сумасшедшего наверняка является бредом! Такой же экспонат, как «Британская энциклопедия наизусть», «Милая Катюша» и «Меморандум о покорении Марса»… Мне и своей собственной «догры магры» хватало с избытком, а если возьмусь еще за чужую, точно свихнусь… Надо бы забыть об этом скорее…

Так я думал, сунув руки в карманы и отчаянно мотая головой. Затем я подошел к полке у окна и, увидев там ряд фотографий и таблиц, спросил о них доктора Вакабаяси. Тот принялся называть предметы:

— фотокарточки пациентов до и во время болезни;

— сравнительный анализ питания и испражнений тех же больных до и во время болезни;

«Какие-то чудные исследования…» — подумал я.

— рисунки по мотивам галлюцинаций;

— всевозможные фотографии истерических припадков и конвульсий;

— рассортированные по видам фотографии переодетых в разные костюмы и загримированных пациентов.

Все эти болезненные вещи, теснившиеся на полках, походили на экспонаты гротескной выставки, очень странной и запутанной. Кроме того, за стеклянными дверцами шкафчиков стояли:

— три мозга в формалине — нормальный, маленький и гигантский (гигантский был в два раза больше обычного, а маленький — в три раза меньше);

— мозги нимфоманки, серийного убийцы, паралитика, карлика и других людей — с явными опухолями, поражениями, кровоизлияниями, следами сифилиса и тому подобное;

— изображение призрака кисти Окё [17] — сокровище рода, уничтоженного психической болезнью;

— меч Мурамасы [18] , полируя который глава семейства лишился рассудка;

17

Маруяма Окё (1733–1795) — художник, сочетал в своем творчестве приемы японской, китайской и восточной живописи, автор известной картины «Призрак О-Юки». Признается основоположником жанра «призрачных картин» юрэйдзу. Картины Окё считались настолько реалистичными, что породили ряд легенд о сходящих с холста призраках.

18

Мурамаса —

мастер-оружейник, живший предположительно в XVI веке, основатель кузнечной школы. По преданию, клинки Мурамасы имеют дурную славу и жаждут крови.

— фрагменты китовых костей, которыми сумасшедший торговал вразнос, выдавая их за скелет русалки;

— голова черной кошки с голубым и золотистым глазами, сваренная сумасшедшим с целью отравить семью;

— пять пальцев, отрезанные с помощью выставленного тут же ножа для соломы;

— потрескавшийся череп пациента, который покончил с собой, бросившись вниз головой с кровати;

— кукла из подушки и одеяла — имитация жены для ласк;

— медная трубка, проглоченная в ходе якобы магического фокуса;

— жестяной лист, разорванный голыми руками;

— прут из железной клетки, скрученный пациенткой…

Эти жуткие вещички валялись среди искусных поделок, которые смастерили больные, — красивого вязанья, вышивок, искусственных цветов…

С содроганием я выслушивал комментарии доктора Вакабаяси, гадая, не относится ли тот или иной предмет ко мне. Я беспокойно озирался, мучительно рассуждая, что делать, если какая-то из этих чудовищных вещей окажется моей. Но — к счастью или нет — ни один из предметов не находил в моей душе отклика. Напротив, я лишь ощущал, что прямота и открытость, с которыми сумасшедшие выражают свои чувства, вызывают во мне беспокойство и наполняют все мое существо тягостной печалью.

Стараясь изо всех сил подавить тревогу и ощущая в то же время груз ответственности, я осматривал полки. Наконец закончив, я вернулся к столу и невольно издал вздох облегчения. Я вытер платком пот, который снова потек по лицу, и, спешно сделав полуоборот на каблуках, направился в западную половину комнаты.

Предметы, находившиеся в поле моего зрения, тоже описали дугу, и картина, висевшая справа от входа, будто перелетев через стол, оказалась прямо передо мной — словно сама судьба желала нашей встречи.

Я выпрямился и с глубоким вздохом стал наслаждаться сочетанием цветов — желтого, коричневого и тускло-зеленого.

На картине было изображено сожжение заживо.

К верхушке среднего из трех толстых бревен был привязан седой бородатый старец, сохранявший спокойствие. Справа находился бледный худощавый юноша. А слева — растрепанная женщина, на голову которой был надет венок. Обнаженные, они задыхались в дыму, а из хвороста, которым были обложены столбы, поднимались языки пламени.

С правой стороны картины, в золотом паланкине и окруженная богато одетыми слугами, на сцену сожжения взирала — хладнокровно и вместе с тем заинтересованно — пара аристократов. А с левой, крича, протягивал руки ребенок — очевидно, к матери, горевшей на костре. Крепкий мужчина и старик — похоже, отец и дед — зажимали ему рот и со страхом оглядывались на знать. Все они были как живые!

Посреди площади стояла гордая старуха в черном плаще, красном треугольном капюшоне и с посохом в руках. Обнажив в ухмылке кривые зубы, она указывала торжествующим жестом на трех мучеников.

И чем дольше я смотрел на полотно, тем более жуткой и более правдоподобной казалась мне эта сцена.

— Что это за картина? — спросил я.

Сунув руки в карманы брюк, доктор Вакабаяси ответил как обычно спокойным тоном:

— Сюжет рассказывает о предрассудках, которые имели место в средневековой Европе, видимо, во Франции. Тогда душевнобольных считали вместилищем дьявола и, как правило, приговаривали к сожжению. Старуха в красном капюшоне и черном плаще — одна из знахарок, которые в те времена и лечили, и гадали. Я слышал, что доктор Масаки приобрел эту картину у антиквара в Янагаве в качестве иллюстрации жестокого обращения с психически больными в средневековье. Некоторые считают, что полотно принадлежит кисти Рембрандта… Если это правда, картина бесценна.