Дохлая луна

Большаков Константин Аристархович

Владимир Маяковский

Исчерпывающая картина весны

Лис — Точки После Точки Строчек Лис — Точки.

От усталости

Земля дай исцелую твою лысеющую голову Лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот Дымом волос над пожарами глаз из олова Дай обовью я впалые груди болот Ты нас двое ораненных загнанных ланями Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней Дым из-за дома догонит нас длинными дланями Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях

огней Сестра в богадельнях идущих веков Может быть, мать мне сыщется Бросил я ей окровавленный песнями рог Квакая, скачет по полю канава зеленая сыщица Нас заневолить веревками грязных дорог.

Любовь

Девушка пугливо куталась в болото, Ширились зловеще лягушечьи мотивы, В рельсах колебался рыжеватый кто-то, И укорно в буклях проходили локомотивы. В облачные пары сквозь солнечный угар Врезалось бешенство ветряной мазурки, И вот я — озноенный июльский тротуар — А женщина поцелуи кидает как окурки Бросьте города глупые люди Идите голые лить на солнцепеке Пьяные вина в меха-груди Дождь поцелуи в угли-щеки

Мы

Ле — Зем Зем — Ле Выколоть бельма пустынь На губах каналов дредноутов улыбки поймать. Стынь злоба На костер разожженных созвездий взвесть Не позволю мою одичавшую дряхлую мать.     Дорога     Рог     Ада Пьяни грузовозов храпы! Дымящиеся ноздри вулканов хмелем расширь Перья линяющих бросим любимым на шляпы, Будем хвосты на боа обрубать у комет ковыляющих в ширь

«По эхам города проносят шумы…»

По эхам города проносят шумы На топоте подошв и на громах колес, А люди и лошади это только грумы, Следящие линии убегающих кос. Проносят девоньки крохотные шумики. Ящики гула пронесет грузовоз. Рысак прошуршит в сетчатой тунике. Трамвай расплещет перекаты гроз. Все на площадь сквозь туннели пассажей Плывут каналами перекрещенных дум, Где мордой перекошенный размалеванный сажей На царство базаров коронован — шум

Я

По мостовой моей души     Изъезженной Шаги помешанных Вьют жестких фраз пяты. Где Города Повешены И в петле облака застыли башен кривые     Выи Иду один рыдать, что перекрестком Распяты Городо —     вые.

Несколько слов о моей жене

Морей неведомых далеким пляжем Идет луна     Жена моя. Моя любовница рыжеволосая     За экипажем Крикливо тянется толпа созвездий     Пестрополосая Венчается автомобильным гаражем, Целуется газетными киосками, А шлейфа млечный путь моргающим пажем Украшен мишурными блестками.     А я Нес-же палимому бровей коромысло Из глаз колодцев студеные ведра. В шелках озерных ведь ты же висла Янтарной скрипкой пели бедра?     В кра-я Где злоба крыш не кинешь блесткой лесни В бульварах я тону тоской песков овеян Ведь

это ж дочь твоя моя же песня В чулке ажурном     У кофеен!

О моей маме

У меня есть мама на васильковых обоях А я гуляю в пестрых павах Вихрастые ромашки шагом Меряя мучу Заиграет вечер на гобоях ржавых Подхожу к окошку веря я Что увижу опять севшую     На дом тучу А у мамы больной пробегают народа шорохи От кровати до угла пустого Мама знает это мысли сумасшедшей ворохи Вылезают из-за крыш завода Шустова. И когда мой лоб, венчанный шляпой фетровой Окровавит гаснущая рама, Я скажу раздвинув басом ветра вой     Мама Если станет жалко мне вазы     Вашей муки сбитой каблуками облачного танца Кто же наласкает золотые руки     Вывеской из заломанные У витрин Аванцо.

Теперь про меня

Я люблю смотреть как умирают дети     Вы прибоя смеха мглистый вал Заметили б за тоски слоновьим хоботом     А я В читальне улиц     Так часто     Перелистывал    Гроба     Том А полночь промокшими пальцами щупала Меня и забитый забор И с каплями ливня на лысине купола Скакал сумасшедший собор Я вижу — сквозь город бежал Хитона оветренный край целовала плача слякоть     Кричу     Кирпичу слов исступленных вонзаю кинжал     В неба распухшего     Мякоть     Солнце. Отец мой сжалься хоть ты и не мучай Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою     Дольней Это-ж душа моя клочьями порванной тучи В выжженном небе на ржавом кресте колокольни     Время Хоть ты, хромой богомаз лик намалюй мой В божнице уродца века! Я-ж одинок как последний глаз     У идущего к слепым     Человека

Бенедикт Лившиц

Тепло

Вскрывай ореховый живот, Медлительный палач бушмена: До смерти не растает пена Твоих старушечьих забот. Из вечно-желтой стороны Еще недодано объятий — Благослови пяту дитяти, Как парус, падающий в сны. И, мирно простираясь ниц, Не знай, что, за листами канув, Павлиний хвост в ночи курганов Сверлит отверстия глазниц.

Вокзал

Давиду Бурлюку

Мечом снопа опять разбуженный паук Закапал по стеклу корявыми ногами. Мизерикордией! — не надо лишних мук. Но ты в дверях жуешь лениво сапогами, Глядишь на лысину, плывущую из роз, Солдатских черных роз молочного прилавка, И в животе твоем под ветерком стрекоз Легко колышется подстриженная травка. Чугунной молнией — извив овечьих бронь! Я шею вытянул вослед бегущим овцам. И снова спит паук, и снова тишь и сонь Над мертвым — на скамье — в хвостах — виноторговцем.