Дохлая луна
Шрифт:
Я подумал немного погодя: — не так ли скользит душа на верных тебе, муза, путях.
Артемида без собак
Я люблю гулять ночью. Но не в городе. Нет. Я люблю гулять ночью только там, где город обрывается — в парках, по набережным, по крышам. Город имеет ворота и ночью они открыты для входящих, но больше для выходящих. Ах! больше для выходящих.
Если бы я мог гулять каждую ночь, я когда-нибудь увидел бы пришельца, но я должен вести регулярную жизнь и гуляю редко. Должно быть, поэтому я увидел только уходящих. Город гонит дармоедов. Ночью все заняты. Больше ночью, чем днем, поддерживает жизнь черный чепец сырого неба. Когда выпадет первый снег город играет в чет и нечет, — белые берега, — черная вода.
Однажды я шел со знакомой по Ждановской набережной и спросил ее. — «Любите ли Вы снег?» Была
Гудели телеграфные провода: — незримый ветер колебал упругие тетивы. Свет дугового фонаря ложился повсюду изломанными стрелами. Лукаво улыбнувшись она сказала: «Ты меня спрашиваешь, люблю ли я снег и след оленя на снегу. Да, пожалуй, люблю, если ты олень — у них такие славные мордочки».
Мы спустились к самой воде. Черные струи омывали белый иней гнилых столбов. Наклонившись к самому лицу я спросил ее: «да? или нет?» — Но она ничего не ответила.
Нет, простите, я ошибся. Просто гулял один и задумался. Никто не спрашивал, никто не отвечал. Доел до Колтовской набережной и по Спасской вернулся домой.
Сегодня утром за чаем читаю в Биржевой газете: — «Вчера поздно вечером на Колтовской набережной была задержана неизвестная женщина совершенно нагая и, по-видимому, умалишенная. Несчастная спустилась с набережной в воду, в том месте, где труба железопрокатного завода спускает пары и горячую воду. Появление женщины было замечено, ее накрыли дворницким тулупом и отправили в больницу».
Нет! — то была не она! Артемида без собаки… Это невозможно?!.. хотя…?
Слепой город
В Питере бывают странные вечера. Октябрьский воздух, и без того влажный, пронизан тончайшею пылью дождя, фонари бросают желтый свет на торопливо уходящую толпу, а темные фасады домов ложатся грудью на шевелящуюся улицу. Вы заговорились, идете торопливо под намокшим зонтом, поднимая его то над гвардейцем, то над бледным студентом… а вдруг — там, над фасадами, над черным лесом труб закачалась еще влажная звезда, другая, третья… и только видно, как ветер уносит отсвечивающие клочья седого тумана. Выходите на Большой. Газетчик спешит вручить последние известия о Балканских славянах, взгляд бежит по затуманенным витринам; голова кружится от дневной усталости и вечернего шума.
Небо скрыто под кирасой пестрого цвета. Ноги забывают устойчивость тротуаров. Изредка мелькают лица последних дневных прохожих и часты лица в котелках с бритыми физиономиями.
На углу у булочной толпа. — Студенты, женщины в платках, запоздалый буржуа с покупкой, мальчики из лавки. Два дворника в белых фартуках удерживают высокого человека. Он разъярен и тщетно старается ударить своего противника, насмешливого и задорного парня, — может быть полотера. Последний увертлив и хрипло кричит — Слепой, а еще лезет!..
Когда я протиснулся ближе, слепого уже повели, и я помню эти белые глаза, как отсвечивающие клочья седого тумана.
Трава матерей
Мне сегодня грустно. Двор порос калачиками, дом деревянный, серый. Полдень и тишина. Двор большой и запущенный, где крапива, где лопухи и всюду полынь. Двор большой, а я маленький, потерял перочинный нож и не могу найти. Болиголов в красных пятнах, а полынь с бледно-желтыми бубенчиками. Душно, солнце печет и голову, и дремлется. Мне душно — пахнет полынью и кричат протяжно петухи. В бурьяне пауки протянули сети и стряхивают зеленую лебеду. Бреду по целким травам и ищу шума. Всюду тихо — звенят мухи и трещат сверчки. Мне очень грустно и хочется плакать. В углу двора пропасть хламу — гнилые оконные рамы, кровельное железо, балки, стропила и дверь: краска слезла, видна желтая сосна и выступила сосна. Под дверью, должно быть много мокриц. Пахнет полынью и мне грустно. Дай, стану на дверь.
Солнце печет голову и дремлется. пахнет полынью и выступила красная смола. Я стою на двери — и плачу. Пахнет полынью. Мне грустно и вчера и сегодня и завтра.
Давид
И.А.Р.
Op. 75.
Каждый молод молод молод В животе чертовский голод Так идите же за мной… За моей спиной Я бросаю гордый клич Этот краткий спич! Будем кушать камни травы Сладость горечь и отравы Будем лопать пустоту Глубину и высоту Птиц, зверей, чудовищ, рыб, Ветер, глины, соль и зыбь! Каждый молод молод молод В животе чертовский голод Все что встретим на пути Может в пишу нам идти.Мёртвое небо
Op. 60.
«Небо — труп»!! не больше! Звезды — черви — пьяные туманом Усмиряю боль ше — лестом обманом Небо — смрадный труп!! Для (внимательных) миопов Лижущих отвратный круп Жадною (ухваткой) эфиопов. Звезды — черви — (гнойная живая) сыпь!! Я охвачен вязью вервий Крика выпь. Люди-звери! Правда звук! Затворяйте же часы предверий Зовы рук Паук.«Без Н»
«Без Р и С»
«Без А»
«Без Р»
Op. 61.
От тебя пахнет цветочками Ты пленный май Лицо веснушками обнимай точками Небо у тебя учится Не мучиться Светом тучками Тянучками Тянется Манит всякого Ласково Ласковы Под ковы Подковы Его повалило.«И выжимая ум как губку…»
Op. 46.
И выжимая ум как губку Средь поиск неутробных крас Ты как дикарь древес зарубку Намеком заменяешь глас Тогда взыскующему слепо Живым стремлениям уют Кричит толпа палач свирепый Ты не профет — ты жалкий плут.