Доказательство любви
Шрифт:
И что же ей делать? Будучи женщиной, она прекрасно сознавала, что большинство профессий закрыто для нее. Она могла стать белошвейкой, и быстро погубить свое зрение, получая жалкие гроши за свой каторжный труд. Возможно, после всех этих лет, она могла бы попытаться получить место гувернантки. Однако для этого ей были необходимы рекомендации, а после всего произошедшего она вряд ли осмелится попросить об этом лорда Блейкли. Возможности, открывавшиеся для девушки без семьи и без рекомендаций, вряд ли можно было назвать безопасными.
Откровенно говоря, положение мало чем изменилось
Дженни могла бы отправиться в провинцию, где на сэкономленные ею деньги удалось бы протянуть дольше. Она могла бы жить на проценты со своего мизерного капитала и надеяться, что двенадцати фунтов в год хватит ей до конца жизни. И это при условии, что здоровье позволит ей самостоятельно готовить и стирать для себя. Риск. Жизнь, представляющаяся ей бледной и лишенной смысла.
Звучит ужасно. Открывшиеся перед нею перспективы не привлекали ее. Дженни выдохнула и подумала, что бы ей хотелось самой.
Что бы она сделала, если бы представилась возможность начать жизнь с начала? Что бы она изменила?
Давнее, страстное желание охватило ее.
Она хотела иметь мать.
Господи, она хотела иметь ребенка.
Она хотела стать кем-то, кого бы уважал даже надменный лорд Блейкли.
Три желания, и все три абсолютно невыполнимы. Она покачала головой.
Дженни не представляла себе, чем закончится ее новая жизнь, но у нее было несколько идей, с чего начать. Медленно и торжественно она сдернула черные драпировки со своего стола и стульев. Она скомкала хлопковые тряпки и бросила в камин.
Они мягко спланировали на подстилку из пепла и угольной пыли. Дженни глубоко вздохнула и замерла в ожидании. На несколько бесконечно долгих мгновений черное облако заслонило собой тепло и свет. Потом оно покраснело и, наконец, взорвалось в ореоле ослепительного пламени. Дженни стащила свои цветастые юбки, одну за другой, и бросила в огонь. Следующим в камин полетел ее платок, потом – шаль. Наконец, она сорвала нижнюю рубашку. Пожар полыхал буквально несколько минут, но она явственно ощутила, как его жар опалил ей бедра.
Когда пламя потухло, с ним вместе превратились в пепел и жалкие остатки мадам Эсмеральды.
Глава 9
Смысл записки, которую Гарет получил от своего кузена два дня спустя после своего печального визита к мадам Эсмеральде, представлялся ему темным.
«Необходимо встретиться, – гласила она. – Музыкальный вечер у Арбатнотов. Восемь часов. В голубой столовой. Очень важно. Не приводи с собой мадам Эсмеральду. Ты был прав относительно ее. Нед».
Гарету было невыносимо и думать о мадам Эсмеральде. Каждый раз, когда он вспоминал тот вечер, жгучее чувство стыда охватывало его, словно кто-то нещадно касался его раскаленной кочергой. Однако стоит только засесть в своем кабинете, с головой погрузиться в гору счетов и отчетов, как мысли об этой женщине быстро вылетят из его головы.
К сожалению, в реальности все обстояло совсем не так. И к тому же он находился в кабинете вместе со своим поверенным.
В отношениях
Ему не нравилось лишь чувствовать себя ослом. А этот чертовски проницательный взгляд мадам Эсмеральды, взгляд, позволивший ей разглядеть в Неде нечто большее, чем вечно раздражающая и отвлекающая детская глупость, – этот взгляд презирал его. Он сказал ей посмотреть на себя его глазами, но если бы она на самом деле и сделала это, то не нашла бы в себе ничего позорного. Если бы она поняла, как бравада и хвастовство превращаются в его груди в жажду, она бы с удовольствием посмеялась над бедным лордом Блейкли.
Кого он обманывает? Она прекрасно все понимает. Она произнесла вслух ту правду, что он так долго скрывал за хмурым видом и резкими фразами. Он не умеет общаться с людьми. Он не знает, как заводить друзей. Он съеживался, чувствуя себя неловким и неуклюжим всякий раз, когда предпринимал подобные попытки. И именно потому уже очень давно – почти двадцать лет назад – он полностью забросил это занятие.
Однако в жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда он больше не может отвергать окружающих. Гарету не надо было гадать на кофейной гуще, чтобы увидеть будущее, которое открывалось перед ним, если он продолжит свой одинокий и угрюмый путь.
Он останется совсем один. И это будет не то едва замечаемое одиночество, в котором он пребывает сейчас, слабое желание поговорить с кем-то, быть ближе к кому-то, нет, это станет яростной потребностью, настойчиво нашептывающей ему, что все могло бы быть и по-другому – если только…
Если только что?
Из всех ужасных вещей, что она наговорила ему тем вечером, лишь одно ранило его действительно глубоко – проникло сквозь кожу и мускулы, сквозь слой подкожного жира и расползлось по венам и артериям, отравляя его тело, – ее утверждение, будто это его выбор стать тем, кем он стал. Много лет он убеждал себя, что у него нет выбора, что холодность и расчетливость лишь свойства его натуры, что он просто таким образом противостоит опасностям – препарируя угрозы в глубинах своего кристально чистого и незамутненного разума.
Он верил в то, что не может быть теплым, любящим братом, столь необходимым его сестре, что не способен принять под свое крыло Неда как друга, а не как подчиненного, понимающего лишь язык приказов.
Она развеяла его иллюзии. Он сам выбрал такую жизнь, и то, что представлялось вполне сносным, когда рассматривалось как стечение обстоятельств и слепое веление судьбы, становилось невыносимым, едва допустить саму возможность выбора. И если он не изменится в ближайшие годы, тяжкие мысли о том, что он сам виноват в своей судьбе, сгрызут его, словно мышь мешок зерна, не оставив ни малейшей надежды.