Докер
Шрифт:
— Бабка, сколько фрицев убила? — спрашивает Саша Огарков.
Старуха смеется беззубым ртом, говорит:
— Сотнягу, ребятушки, а то и поболе. Кто их считал, нехристей.
И скрывается в риге, окруженная стаей сбежавшихся собак.
Голодные, готовые свалиться с ног от усталости, мы все же находим в себе силы, идем дальше, не останавливаясь в этой мрачной деревеньке.
И через тысячу лет не забудешь дорогу на Чик-озеро, само Чик-озеро, деревеньку того же названия — Чик-озеро.
ИДЕТ
Мелкий осенний дождичек. Накрывшись с головой плащ-палаткой, я еду в один из дальних свирских полков. Конь мой, тощий, жалкий, осторожно перебирает ногами, и от мерного перестука копыт меня клонит ко сну.
Помогает этому и однообразная дорога. Вот уж двадцать километров все одна и та же гать, сосны, колючая проволока, протянутая в одну нитку по обеим сторонам, фанерные щитки с надписью: «Внимание, мины!»
Если я и не засыпаю, то только потому, что впереди, в ста метрах, едет телега. В ней, лицом ко мне, сидят два солдата. Они курят, и синий махорочный дым струится над ними. Говорят они о чем-то веселом и то и дело раскатисто хохочут.
Я завидую сидящим в телеге, хотя телега у них тарахтит немилосердно. Им все же удобнее ехать, чем мне на тощей, дрожащей кляче.
Нудный дождичек идет не переставая, и меня вскоре начинает знобить. Сидящим же в телеге — все нипочем. Им весело, они что-то поочередно рассказывают друг другу и все хохочут, хохочут.
Но солдатам, видимо, все же надоедает тарахтенье телеги на гати, они вскоре сворачивают с лесного тракта и, переехав запретную проволоку, низко свисающую над землей, едут проселочной дорогой. Телега скрывается за деревьями.
Я и в этом случае завидую солдатам: по мягкой проселочной дороге куда приятнее ехать, чем по гати.
Оказавшись в тишине и в одиночестве, я чуть ли не засыпаю и от тихого шелеста дождя, и от мерного перестука копыт. Может быть, потому мне таким сильным кажется взрыв, вдруг раздавшийся впереди? Мой жалкий конь шарахается в сторону, сбросив меня в канаву, и с удивительной прытью несется обратно по дороге.
Я вылезаю из канавы и бегу к месту взрыва на проселочной дороге. Там зияет широкая воронка от противотанковой мины.
Я долго смотрю по сторонам. Ни телеги, ни людей, ни лошади.
Только потом, оглядевшись вокруг, я вижу на одной из сосен изрешеченную осколками плащ-палатку и метров за сто, на другой — покачивающееся на ветке колесо.
А мелкий осенний дождичек идет не переставая.
«МИЛЫЙ ВАРВАР»
Немцы ушли на другой берег, разобрали настил на мосту, и теперь, словно позвоночник ихтиозавра, из воды торчали концы свай, скрепленных поверх широкими лежнями.
Все попытки наших саперов восстановить мост ни к чему не привели. У
После долгих раздумий командир роты, пожилой инженер из запаса в звании техника-лейтенанта, принял план восстановления моста, предложенный сержантом Разводовым, показавшийся ему хотя и тяжелым по выполнению, но наиболее разумным, и отправил сержанта на день в тыл.
Разводов был исполнительным командиром отделения — и только. Ничем особенным он не проявил себя за месяцы войны. Сапер как сапер. До войны, говорят, Разводов в колхозе плотничал, рубил избы. Если чем и был он известен в роте, так это своей варварски тягучей речью: о чем бы сержант ни рассказывал, слушать его всегда было пыткой. И солдаты шутя его называли — «милый варвар».
Командир роты не любил Разводова, редко с ним разговаривал. К тому же у него в последнее время побаливало сердце, и он оберегал себя от лишних волнений.
На другой день, к обеду, сержант вернулся из тыла. Вместе с ездившими с ним саперами он ползком добрался до изрытого траншеями пригорка перед мостом. На поляне над картой лежал командир роты.
— Ваше приказание выполнено, товарищ техник-лейтенант. Привезли сто бревен. Подтоварник, но крупный… — шепотом произнес подползший Разводов и по-приятельски подмигнул…
Командир роты, человек строгих правил и иронического склада ума, впервые как-то внимательно взглянул на сержанта, на его грубоватое, скуластое лицо с глубоко сидящими зелеными глазами, и сказал:
— Вижу, вижу по вашим лицам, что съездили не зря.
— Вроде бы… как это сказать?.. Вроде бы и ничего съездили, — после долгого раздумья ответил Разводов. — Значит, мы прежде всего заехали на станцию… на эту… ну, как она называется? — обернулся он к рядом лежащим на траве саперам. — На букву «эн» начинается…
Саперы стали вспоминать. Наконец вспомнили: Надеждино!
— Вот-вот, — обрадовался Разводов. — Первым делом мы, конечно, стали искать коменданта… Не помню только фамилии… Как будто бы в ней было что-то заводское… такое…
Слушая сержанта и наблюдая за ним, командир роты стал багроветь.
А Разводов морщил лоб, щелкал пальцами и никак не мог вспомнить фамилию коменданта! Саперы знали по опыту, что пока он не вспомнит, то и рассказывать дальше не будет, а потому все поспешили ему на помощь — и те, кто ездил за бревнами, и те, кто, высунувшись сейчас из траншеи, слушал сержанта…
— Слесарев?.. Токарев?.. Стамескин?.. Верстаков?.. — И еще десяток разных фамилий, как в «Лошадиной фамилии» Чехова, выкрикивалось со всех сторон. И наконец: — Вагранкин?..