Доклад Генпрокурору
Шрифт:
Ведь он так и не узнал, кто убил Оресьева. И, хотя теперь точно знает, кому была выгодна смерть одного из лидеров «Отчизны», это не есть прямое доказательство исполнения заказа убийства по найму. Тернов и улицу Резниковскую не увязать воедино до тех пор, пока не будет найден убийца. И его желание превратить догадки следователя в прямые доказательства.
Вот так день сегодня будет у Кряжина. Не дай бог кому так прожить. Впрочем, не отголоски ли это пространственно-временной деформации? Один раз такое двадцать второго июня уже было...
Часть третья
Глава
Сама по себе версия пуста, как пересохший стакан на окне комнаты одинокого алкоголика. На этот стакан, не вставая с кровати и умирая от жажды, можно смотреть вечность. Чем дольше он будет стоять неподвижно и чем длительнее период похмелья, тем хуже тому, кто взирает на собственную беспомощность с высоты собственного дивана. Стакан не заполнится живительной влагой сам по себе. Для того чтобы испить, необходимо предпринять целый комплекс мероприятий. Во-первых, встать, во-вторых, подойти к холодильнику, в-третьих, вынуть из него емкость с жидкостью.
Но, о горе, холодильник пуст! И начинается долгий путь от пустоты к истине. У кого могут быть средства для покупки жидкости? У Коли-хромого? У Маркела Харитоновича? Сомнительно, что у них может что-то остаться после вчерашнего, но пока с ними отсутствует визуальный контакт, обратное не доказано.
По форме путь следователя к истине мало отличается от пути алкоголика к розыску наличности. Разница лишь в существе. Версии только тогда превращаются в истину, когда практическая проверка докажет существование всех необходимых следствий, выходящих из общей и частных версий.
Кряжин шел по этой дороге уже десять дней, и до конца срока предварительного расследования оставалось еще пятьдесят. Сколько из них уйдет на очные ставки, повторные допросы и повторные экспертизы, неизвестно, но это не суть важно, если очерчен круг виновных в преступлении лиц и не остается ни одного темного пятна.
Сегодня Иван Дмитриевич вышел из гостиницы на двадцать минут раньше обычного прибытия Вадима Андреевича. Закинул за спину пиджак, прошелся по небольшой площади перед гостиницей и разместился на лавке. Утро в отличие от вчерашнего выдалось на редкость приятным. Солнце светило, но не жарило, освежал ветерок, опять пахло зеленью, и в этом эпицентре накопления жизненных сил даже не хотелось курить.
Мимо прошлись две женщины и с интересом рассмотрели скучающего мужчину. Особенно приятным для Кряжина было то, что возраст их не превышал двадцати пяти. Когда в сорок, по мнению большинства специалистов, у мужчин начинается вторая молодость, и они начинают совершать безрассудные поступки ради молодых особ, приятно осознавать, что не ты рвешься к новому, а на тебя смотрят как на новое. Женщины прошли и явно унесли с собой чувство разочарования от того, что кого-то из них не остановили для случайного разговора. Хороший сегодня был день. О том, что будет дальше, Ивану Дмитриевичу думать пока не хотелось.
Пащенко приехал, и по нему впору было проверять часы. Ровно в девять часов.
– Куда сейчас, Иван Дмитриевич? – спросил прокурор, когда закончилась пора приветствий.
С каждым часом этот человек нравился Кряжину все больше, и, если бы не твердое убеждение в том, что обзаводиться друзьями опасно, он, пожалуй, решился бы на дружбу.
– Поехали на завод, Вадим, – после короткого раздумья сказал Иван Дмитриевич. Повспоминал что-то и решительно
Оказалось, что нет. По всей видимости, он занимался дома релаксацией после вчерашних арестов. Сейчас сидит и думает, почему его пронесло. Пусть думает. Вчерашним днем главный счетовод цементного завода оказался замкнутым, и идти на контакт отказывался изо всех сил. Вот пусть сейчас Харин, Фелофьянов и Зайкин в камерах сломают мозги в догадках, почему они, откровенные со следствием, на киче, а твердолобый бухгалтер на свободе. Додумаются, надо полагать. Но первым, право слово, догадается сам главный бухгалтер. Это должно сбить с него спесь, не первый он у Кряжина. И не последний, надо полагать.
На третьем этаже заводоуправления их встретили хмуро, но уже не так воинственно, как в первый визит. Управленцы были подавлены, и по лицам можно прочитать вопрос: кто следующий? Следующие в планы Кряжина пока не входили, со средним звеном предприятия работали следователи Пащенко.
И уже в холле, являющемся одновременно залой для совещаний, из которой уходили коридоры с кабинетами, начались удивительные события. Еще сутки назад на этом месте Кряжин разводил руководителей, а Пащенко занимался «подработкой». Сейчас зала почти пустовала, если не считать розового главного бухгалтера («С чего это у него адреналин прет?» – подумал Вадим Андреевич) и нескольких работников финансового отдела. Удивляться терновскому прокурору было чему, ибо, по его мнению, лысоватый товарищ, подписывающий все документы финансовой отчетности, на данный момент должен был лежать дома, смотреть «Вести» и менять на лбу мокрое полотенце.
– Иван Дмитриевич, – по-лисьи протиснулся тот сквозь стулья и приблизился к московскому «важняку». – Я могу попросить вас об одолжении?
– Смотря о каком, – заметил Кряжин. – Если об изменении вам меры пресечения с подписки о невыезде на содержание под стражей, то ничего не выйдет. Не вижу к тому оснований. Пока.
– Нет-нет, – зарделся главный бухгалтер. – Можно составить с вами разговор тет-а-тет?
– Созрели? – Кряжин пожевал губами и двинулся в кабинет соучредителей, ведомый подсказкой руки собеседника. – А вчера так упорствовали...
Кряжин сел на первый попавшийся стул и в очередной раз отметил его качество: мягкий, удобный, пригодный что для совещания, что для работы за компьютерным столом. Главбух разместился неподалеку, выложил перед собой пухлую папку и стал проявлять признаки беспокойства.
– Будет вам, – вошел в его положение следователь. – Начинайте с главного. Вчера, к примеру, стоял вопрос о подписании ряда платежных документов. Не начать ли нам с этого?
– Видите ли... – сказал главбух, и в воздухе почему-то запахло озоном. Такой разреженный воздух случается лишь перед грозой либо под кислородной маской. Непогоды за окном не предвиделось, маски рядом тем паче, и потому не стоило усилий догадаться, что носитель грозы сам главбух. Кряжин служил в прокуратуре, что называется, не первый день, а потому подобное поведение расценивал не иначе, как раздумье перед широким жестом. Имея на челе подобный оттиск задумчивости и беспрерывную беготню глаз, люди обычно выхватывают нож или вынимают из-под полы топор. Хлюпик главбух топор донести до третьего этажа вряд ли смог бы, но вот папка, лежащая к нему под углом, опаску внушала.