Доклад Юкио Мисимы императору
Шрифт:
– Ваша гипотеза недоказуема, – заявил Сато.
– Меня интересует не ее доказательство, а ее применение на практике.
– О каком применении может идти речь? – спросил Киси, хитро улыбаясь. В этот момент он был похож на самодовольного чеширского кота. – О применении в вашей творческой практике? Всем известно ваше пристрастие к скандалам.
– У меня есть только одно пристрастие – пристрастие к литературе. В этом плане я действительно амбициозен.
– Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать литературные проблемы, – заявил Сато. – Если вы хотели
Сато сделал вид, что не понял намеков старшего брата. Я заподозрил, что дело было не в тупости Сато и не в большом количестве выпитого им виски, а в его хитрости и коварстве. Он только притворялся пьяным. На самом деле Сато внимательно следил за разговором и прекрасно понимал, что под «пристрастием к скандалам» Киси подразумевал мою причастность к послевоенным финансовым проектам и мое сотрудничество с Сэмом Лазаром и отделом Джи-2.
Граф Ито дал мне время осознать, какую двуличную игру ведут против меня братья, а потом заговорил:
– Я полагаю, Мисима-сан является членом уже довольно большого количества литературных обществ, и, следовательно, если он все-таки завел с нами речь об интересующей его проблеме, значит, она носит внелитературный характер и может быть адресована такому собранию, как наше. Я прав?
– Вы совершенно правы, Ито-сан. Вопрос, который я долго обдумывал, выходит за рамки литературы. Он состоит в следую-щем: что произойдет, если я напишу художественное произведение, глазным персонажем которого будет император?
Выражение лиц Киси и Сато оставалось невозмутимым, из всех присутствующих мое заявление удивило лишь Цудзи.
– Вы подвергаетесь нападкам как слева, так и справа, – предупредил он меня. – Ваши действия не останутся безнаказанными.
Граф Ито, усмехаясь, рассматривал набалдашник своей трости.
– Вам, как автору пьес для современного театра Но, Мисима-сан, наверное, нет необходимости напоминать слова Зеами. Он сказал, что никогда не станет вводить в свои пьесы персонаж императора, потому что жизненный опыт Его величества не походит на наш и у нас нет возможности изучить его жизнь во всех подробностях.
– Я знаю эти слова Зеами, но он жил в четырнадцатом веке, а с тех пор мир сильно изменился. Мы больше не можем игнорировать того, что наш император олицетворяется с «демократической» Конституцией. Раньше мы знали, что Драгоценному голосу нет необходимости отдавать публично приказы, чтобы править страной, что Его императорскому величеству не надо требовать актов почитания от своих подданных, чтобы обладать божественной сутью, потому что император правит в душе каждого из нас, и поэтому нация ведет себя должным образом.
– Возможно, я выражусь не совсем деликатно, – сказал граф Ито, – но у императора нет другой одежды, кроме Конституции, а вы хотите, чтобы он утратил и ее. Зачем вы так суетитесь, агитируя за «реставрацию» власти императора, когда это де-факто уже произошло? Ваше молчание принесло бы Его величеству больше пользы.
– Должно быть, мне так и не удалось объяснить вам свою позицию. На мой
И я начал цитировать стихотворение, однако граф Ито остановил меня:
– Не трудитесь, Мисима-сан. Мы прекрасно знаем эти строчки.
По выражению его лица я понял, что он догадался, куда я клоню. Цудзи выжидательно смотрел на меня. Киси и Сато тревожно переглянулись.
– Хорошо, – продолжал я, – в таком случае вы наверняка знаете, что эти строчки недавно вновь были написаны. На сей раз зубной пастой на стене тюремной камеры. Это сделал Ямагучи Отойа, перед тем как повеситься. Потерпевший неудачу герой Та-кинори стал образцом для подражания для Ямагучи, семнадцатилетнего мальчика, убившего четыре дня назад председателя Социалистической партии Асануму Инедзиро.
– Этот парень был кичигаи, сумасшедшим, – пренебрежительно махнув рукой, заявил Сато.
– Сато-сан плохо знает литературу, – заметил я. – У Ибсена судья Брак, отрицательный персонаж, тоже называет Гедду Габлер кичигаи, когда она в конце пьесы убивает себя. Брак говорит: «Люди не ведут себя подобным образом».
– По-моему, этот Брак совершенно прав. Люди действительно не ведут себя подобным образом.
– И все же некоторые люди именно так и поступают, – спокойно возразил Цудзи.
Киси откинулся на спинку шезлонга и закрыл глаза, делая вид, что дремлет.
– Ваши слова расходятся с вашей внешностью, Мисима-сан, – сказал он. – Когда я слушаю вас с закрытыми глазами, мне кажется, что это говорит Иноуэ Нисси или Кита Икки. А когда открываю глаза и затыкаю уши, то вижу перед собой экстравагантного человека, жаждущего респектабельности, стремящегося получить Нобелевскую премию. И что еще, Мисима-сан? О чем еще вы мечтаете?
– Возможно, о такой смерти, какой умерла Гедда Габлер, – ответил за меня Сато.
– Я упомянул об этом обманутом мальчике, Ямагучи, не потому, что я одобряю насилие, – сказал я.
– Конечно, насилие у всех нас вызывает сожаление, – согласился Киси, не открывая глаз.
В этот момент он был похож на мудреца, погрузившегося в медитацию.
– Меня подкупает то, что действия этого юноши были искренними, – продолжал я. – Чистоту его намерений доказала готовность немедленно совершить самоубийство. Его насилие было чистым, стерильным, бескорыстным, как скальпель хирурга.
– Вас оно восхищает? – открыв глаза, спросил Киси.
– Да, меня всегда восхищает искренность. И эту искренность демонстрируют молодые люди как правых, так и левых взглядов.