Доклад Юкио Мисимы императору
Шрифт:
Поворотным событием, изменившим мое отношение к Ананту Чэттерджи, явился разговор, состоявшийся на пасхальных каникулах 1945 года. Дядя стал расспрашивать меня об успехах в учебе. «Что ты собираешься делать после окончания Гордонстона?» – спросил он.
«Я хотел бы прослушать курс лекций по антропологии в Королевском колледже в Кембридже, если вы не возражаете».
«Нет, не возражаю. Но сейчас идет война, ты знаешь об этом?»
«Знаю, и если бы мне позволял возраст, я пошел бы в армию, чтобы служить в Индии».
«Что?! Ты поехал бы служить в Индию? Даже не помышляй об этом!
Дядя говорил с такой горячностью, что мне показалось, будто он беспокоится о моей безопасности.
«Я вижу, тебя воспитали в патриотическом духе. Но тебе еще предстоит многое узнать о патриотизме, мой мальчик, и о нашей родине Индии».
«О нашей родине? – удивленно переспросил я, поскольку никак не ожидал услышать подобные слова из уст дяди. – Я не понимаю вас, сэр».
«Не понимаешь? В таком случае подумай и ответь: почему, по-твоему, я привез тебя в эту проклятую страну? Почему послал тебя учиться в Гордонстон? Неужели ты никогда не задумывался над причинами, побудившими меня поступить подобным образом? Над целями, которые я преследовал?»
«Я никогда не подвергал сомнению вашу доброту, дядя».
«Не лги, я все равно не поверю тебе. – Он рассмеялся. – Ты прекрасно знаешь, что я жестокосердый ублюдок. Более того, считаешь меня англоманом, предателем Индии. Я угадал? Признайся, что это так».
«Я никогда не осмелился бы спросить, почему вы так сильно ненавидите Индию».
«Внешность обманчива, мой мальчик. Порой человек демонстрирует одни чувства, а испытывает совсем другие. Неужели ты считаешь, что я спас тебя от нищеты и голодной смерти из доброты или жалости? Нет, ты понадобился мне для воплощения одного замысла. Я стремлюсь, чтобы ты узнал все слабости нашего врага, посещая Гордонстон, Кембридж и бывая в других местах. Хотя я понимаю, что сильно рискую. Говорят, фамильярность порождает презрение. Но я не согласен с этим. Фамильярность порождает привязанность, опасную для оппозиционера. Почему ты с таким изумлением смотришь на меня?»
«Чего вы хотите от меня, сэр? Чтобы я стал сторонником движения за освобождение Индии?»
«В некотором роде».
«Значит, вы собираетесь снова отправить меня в Индию?»
«Непременно. Придет время, и я потребую, чтобы ты вернулся туда».
«Вы, наверное, неправильно истолковали мою ностальгию по дому, дядя. Я не чувствую в себе склонности к национализму».
«Я прекрасно знаю твой истинный характер, – с улыбкой заметил Анант Чэттерджи. – В тебе больше ничего не осталось от португальца, не правда ли?»
«Все португальское вышло из меня с кровью».
«Что ты хочешь сказать этой красивой фразой?»
«Я читал записки португальских миссионеров семнадцатого века, монахов-францисканцев, которые пробрались в глубь Африканского континента. Каждый день эти францисканцы вскрывали себе вены, чтобы их кровь смешивалась с землей Африки в мистическом акте пресуществления».
«Значит, ты тоже ощущаешь себя лузитаном [21] , в сердце которого мистическим образом вошла английская тьма?»
21
Лузитаны –
«Нет, ничего подобного. Мои жизненные цели уже определились. Я чувствую свое призвание. Я хочу после окончания Кембриджа вступить в армию, в ряды духовных воинов. Я решил стать членом Общества Иисуса».
«Ты решил стать иезуитом?» – изумленно переспросил он. Дядя помолчал, а потом разразился громовым смехом. Он хохотал так яростно, так оглушительно, что в окнах дребезжали стекла. И это не преувеличение. У меня разрывалось сердце от этих неистовых звуков.
Анант Чэттерджи резко остановился и снова заговорил:
«Мой маленький брамин с серыми глазами, я хорошо знаю твой характер. Ты не способен быть священником, ты не из касты браминов, ты из касты воинов-кшатриев. Ты, как и я, солдат, бунтующий против своей же родни. Ты отпрыск моей племянницы, предавшей свой род. Она заслужила плохую смерть. Человек, который умирает подобной смертью, должен отдать свою душу такому, как я. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я съел ее душу. И ты, предатель, полукровка, тоже навсегда останешься в моей власти. Я начну являться тебе, как привидение, и ты проникнешься ужасом, испытав ту агонию, в которой корчилась твоя мать. Вот что ожидает тебя, иезуит».
Доктор Чэттерджи замолчал. Я догадался, что он пересказал не все слова своего дяди. Он действительно походил на человека, которого преследуют страшные видения. Доктор Чэттерджи пил джин стакан за стаканом, пока немного не пришел в себя.
– Постепенно я убедился в том, господин Мисима, что люди разных культур удивительно похожи друг на друга. Человеческие характеры схожи, но культурные различия приводят к столкновениям, которые вызывают цепную реакцию наподобие ядерной.
– Культуры постепенно утрачивают свои различия, доктор Чэттерджи, и это печально. Мы не в силах остановить процесс универсализации мира.
– Я говорю не о внешнем сходстве, не о стандартизации вкусов и привычек по американскому образцу. Я имею в виду глубинное сходство людей и их духовные различия. Все, что вы видите в этой комнате, принадлежало моему дяде Ананту Чэттерджи. Кстати, эта комната, как и весь дом, тоже были его собственностью. От него же ко мне перешло и имя, которое я теперь ношу. Дядя вернулся в Индию в 1947 году, незадолго до того, как страна обрела независимость, и поселился здесь, в Бенаресе.
Мне показалось, что теперь я наконец понял, почему старик сосед осыпал доктора Чэттерджи оскорблениями.
– Значит, тот старик внизу во дворе это и есть настоящий…
– Настоящий Анант Чэттерджи? Интересная идея, но вы ошибаетесь. Дядя недолго прожил здесь, а потом перебрался в Магахар, расположенный на восточном берегу Ганга, напротив Бенареса. Вы можете увидеть его очертания, выглянув из окна. Вам ничего не бросается в глаза при взгляде на далекий восточный берег?
– Я давно задаюсь вопросом, почему восточный берег остался малозаселенным в отличие от Бенареса?
– Предание утверждает, что тот, кто умрет в Магахаре, на восточном берегу, родится затем в образе задницы.