Доктор Данилов на кафедре

Шляхов Андрей Левонович

Пряников хотелось еще и еще, но при всей своей любвеобильности Олег Тарасович был прежде всего карьеристом, а потом уже любовником. Потерю Марины он с большим трудом, но пережил бы, а потерю должности и всех связанных с нею благ вряд ли. К тому же, в глубине души, Олег Тарасович прекрасно сознавал, что неудачники никому не нужны и, в первую очередь, молодым и красивым женщинам. Поэтому он не поддавался ни на уговоры, ни на шантаж.

Марине бы отступиться — эка невидаль, Австрия! — в конце концов, туда и за свой счет съездить можно, но ее, что называется, замкнуло. Очень хотелось настоять на своем, а заодно и испытать свое влияние на любовника. Интересно же, до каких пределов оно простирается.

Скормив

Олегу Тарасовичу несколько пряников, но так и не добившись желаемого, Марина взялась за кнут — устроила истерику, объявила о том, что все кончено, причем кончено навсегда-навсегда, и в качестве ultima ratio regum [36] тотчас же сблизилась с главным больничным сердцеедом заведующим офтальмологическим отделением Гавриковым. На глазах у всей кафедры и всей больницы. Да еще как сблизилась: приезжала в больницу утром в гавриковской «Тойоте», на ней же чаще всего и уезжала, обедали они тоже вместе — у него в кабинете. И только ли обедали?

36

Ultima ratio regum — «последний довод королей» (лат.).

Короче говоря, Марина сдуру перегнула палку, сожгла за собой все мосты. Возобновление отношений с Олегом Тарасовичем сделалось невозможным. Во-первых, он оскорбился. Во-вторых, наконец-то включил ум, которого у него было достаточно, и сопоставил Маринину девственность, утраченную на пороге двадцатипятилетия, с ее искушенностью в любовных делах и неуемным сексуальным аппетитом. В-третьих, все папики боятся стать посмешищем, им это «нестатусно», а Марина в некотором роде так и сделала. Не на такое посмешище, чтобы пальцем показывали и ржали в голос, культурные люди вокруг, как-никак, но слушки-шепотки пошли-покатились. К тому же народная молва, любящая извратить да приукрасить, приписала Марине (может, и нет?) презрительно-уничижительную оценку сексуальных качеств (слово «достоинство» в данном контексте неуместно) Олега Тарасовича. Дескать, и размерчик, и пыл, и удаль не те, да вдобавок изо рта плохо пахнет. Чего только в сердцах не ляпнешь или ради красного словца не присочинишь?

Между недавними любовниками возникла стена размером с Великую Китайскую, только невидимая. Будь на то воля Олега Тарасовича, он бы оставил Марину не только без перспектив на ассистентство, но и без диссертации. Однако уже утвержденную и наполовину (под его же собственным руководством) разработанную тему просто так не возьмешь и не выбросишь, подготовка научных кадров и написание диссертаций — дело плановое. Утвердил — доводи до защиты, иначе к тебе будут вопросы. Поэтому Олег Тарасович удовольствовался тем, что отказался от научного руководства Марининой диссертацией и передал его профессору Замятину, в филиал кафедры, базировавшийся в шестнадцатой клинической больнице на Нахимовском проспекте. С глаз, как говорится, долой, из сердца — вон, и нечего тут перед глазами с Гавриковым романы крутить.

Марина попробовала было врубить задний ход, но поезд уже ушел. Олег Тарасович общался с ней холодно, а когда она начала перед ним раздеваться, обозвал нехорошим словом и выставил из кабинета в халате нараспашку и полурасстегнутой блузке.

Жизнь Марины дала трещину. На Гаврикова надежды было мало. Во-первых, тот еще кобель, рассчитывать на долгие отношения и тем более на замужество здесь не приходилось. Во-вторых, Гавриков был хорош в постели, но выступать в роли спонсора, оплачивать квартиру, регулярно подкидывать деньжат на жизнь и делать недешевые подарки не собирался. Не его стиль. И получалось все, как у старухи из сказки о рыбаке и рыбке: сиди у разбитого корыта и волосы на себе рви.

Захотелось

отомстить. Марина напрягла память, вспоминая все интересное, что рассказывал ей при встречах Олег Тарасович (много чего интересного), отобрала самое вкусное, самое компрометирующее и написала письмо в Министерство. Подписывать не стала, ибо незачем светиться. Это только на словах все презирают и игнорируют анонимки, на самом деле — читают, мотают на ус или переписывают в блокнотик. Известно же, что больше всего правды содержится в них.

Письмо (четыре стандартных листа двенадцатым «таймсом») получилось весьма содержательным. Оно подводило Олега Тарасовича под статью уголовного кодекса, устанавливающую ответственность за злоупотребление должностными полномочиями, и попутно сводило на нет всю научную работу, проведенную кафедрой в последние годы. В Министерстве, разумеется, прекрасно знают, что могут дать человеку должностные полномочия, а также — из какого пальца положено высасывать данные для научных трудов и диссертаций, но одно дело — общее знание и совсем другое — конкретное. Разница налицо.

На сигналы положено реагировать — создавать комиссии или просто слать проверяющих, которым предстоит разобраться, внести ясность и вскрыть злоупотребления. Велик, могуч, красочен и точен русский язык. Согласно принятым правилам злоупотребления положено вскрывать, подобно абсцессам.

Ровно за три недели до Нового года на кафедру анестезиологии и реаниматологии свалилась нечаянная радость.

— К нам едет ревизор, — сообщила Данилову Колосова, первой узнававшая все новости. — Комиссия из министерства. Странное у них там чувство юмора, лучше бы подарки какие прислали. Так что — не поминайте лихом, Владимир Александрович, с завтрашнего дня сажусь на больничный! Беременным министерские проверки противопоказаны. Будут вопросы — звоните, не стесняйтесь, они будут, я уверена. Вы уже полностью вошли в курс дела, так что справитесь.

— Не боги горшки обжигают, — улыбнулся Данилов.

— Что-то улыбочка у вас невеселая, — заметила Колосова. — Не переживайте, вы человек новый, вам эти проверки до одного, как говорится, места.

— Они меня не пугают, — признался Данилов. — Я по настоящей работе соскучился. Хочется наркоз кому-то дать, и все такое…

— Неужели не надоело? — не поверила Колосова. — Вы же чистой воды практик, вас от этих наркозов с реанимациями тошнить должно!

— Если бы тошнило, ушел. В охранники. Хотя в охранники с моей ногой не возьмут… В менеджеры я бы ушел, влился бы в ряды офисного планктона.

— Вы на него не похожи, — усмехнулась Колосова. — Планктон, он аморфный и податливый, а вы — мужчина с характером.

— За то по жизни и страдаю, — усмехнулся в ответ Данилов. — Хотя лучше по поводу характера, чем из-за его отсутствия.

— Ох, чувствую я — что-то будет! — вздохнула Колосова. — У шефа не слишком гладкие отношения с нынешним ректором. В заведующие кафедрой его протащил предыдущий…

— А куда делся предыдущий?

— Предыдущего сняли с шумом и треском. Долго подкапывались, года полтора. Крепко сидел человек на своем месте. Пережил две генеральных проверки — налоговой инспекции и Министерства, а третья, из Генпрокуратуры, доконала. Да и то предъявили немного — халатность да самоуправство…

— Смогли или захотели?

— Это уж понимайте как хотите. Конечно же при желании много чего еще бы предъявили. А так прицепились к двум компьютерным томографам, которые третий год лежали несмонтированными, в заводской упаковке, а стоили более двадцати миллионов. Ректор ссылался на проблемы с ремонтом, которые помешали своевременно установить томографы, но его оправдания сочли неубедительными, и пришлось ему уйти.

— Скорее всего, предложили выбирать между тихой отставкой и громким уголовным делом.