Доктор Данилов в дурдоме или Страшная история со счастливым концом

Шляхов Андрей Левонович

«Нет, надо было брать отпуск и сидеть с Вовкой!» – подумала Елена.

Она встала, окинула заведующего отделением взглядом, полным самого искреннего презрения и самой яростной ненависти, и предупредила:

— Вы еще пожалеете!

— Если бы за каждую угрозу, высказанную в этом кабинете, мне давали по рублю, — ухмыльнулся Лычкин, — то я давно бы уже стал миллионером. Впрочем, я понимаю ваше состояние и нисколько не в претензии, ведь я врач, и не просто врач, а психиатр.

Елена поняла, что если сейчас же не уйдет, то выдаст целый фонтан самой площадной брани. Громкий хлопок дверью хоть отчасти выразил ее отношение к хозяину

кабинета.

«Ну, погоди же! — кипела Елена в ожидании лифта. — Я не оставлю камня на камне от вашего гадюшника! Нашли козла отпущения! Вы еще пожалеете, и ты, и твоя Тамара Александровна! Фашисты!»

Садясь в свою машину, она пожалела о том, что бросила курить. Сигарета сейчас пришлась бы как нельзя кстати, чтобы успокоиться. «Не надо вот этого! — одернула себя Елена. — Бросила – так бросила».

Она прикрыла глаза и с минуту посидела не двигаясь и стараясь дышать как можно глубже. Помогло – сердце перестало бешено колотиться в груди, руки уже не дрожали. Можно ехать. Она вставила ключ зажигания в замок и повернула.

Плавно тронувшись с места, окончательно убедилась в том, что полностью успокоилась. Начал вырисовываться план действий. В первую очередь поднять как можно больший шум. Написать в департамент и непременно связаться с прессой. Журналисты не упустят такого случая… нет, лучше пока без журналистов – еще неизвестно, как они поведут себя и не повредит ли Вовке огласка. Нет, шум надо поднимать ведомственный. Написать жалобу в департамент (копию отправить главному врачу) и проследить ее прохождение по инстанциям, чтобы она не затерялась по дороге между кабинетами. Надо сегодня же спросить у Полянского – что у него за связи в психиатрии, и позвонить знакомому врачу психиатрической бригады. Дело нешуточное – следует «пробить» все возможные пути воздействия.

Теперь ей все стало понятно – и почему Данилов так отзывался о местных врачах, и вся эта его наигранная веселость, и внезапно проснувшийся интерес к руководству по психиатрии… Бедный Вовка попал, что называется, «из огня да в полымя».

Интересно устроена жизнь, нет, не жизнь, а наше восприятие ее. Пока не столкнулся с чем-то, этого для тебя вроде как и не существует. Кто-то из философов утверждал, что мир существует лишь в его воображении… Это, конечно, не совсем так, но отчасти он был прав.

Если бы кто-то месяца два назад рассказал бы Елене о ситуации, похожей на ту, в которой оказался Данилов, то она бы не поверила. Скорее всего решила бы, что у рассказчика не все дома.

— Отечественная психиатрия перестала быть карательной с распадом СССР, — не раз повторяли на занятиях преподаватели всех рангов – от профессора до ассистента. — Времена изменились. Ныне наша задача – помочь человеку, а не изолировать его от общества.

«Ха! „Перестала быть карательной“! Держи карман шире! Времена изменились, а привычки остались прежними. И настрой соответствующий – „как пожелаем, так и сделаем“. Нет, ребята, на сей раз не будет по-вашему. По-нашему все будет. И попробуйте только упираться рогом, я обломаю вам этот рог и засуну его… В общем – найду куда засунуть, будьте уверены! И это не угроза – это предупреждение! Война объявлена, теперь вопрос стоит так – кто кого или чья возьмет. Наша возьмет! Потому что наше дело правое, как бы выспренно ни звучали эти слова.

Нет, ну какой же самонадеянный идиот этот Лычкин! Геннадий Анатольевич, мать его так и разэтак! И сам противный, и имя у него противное…»

Елена

не смогла бы объяснить, что противного померещилось ей в совершенно обычном имени и в совершенно заурядном отчестве. Но для нее было достаточно того, что так зовут самого гадкого, самого мерзкого, самого подлого человека на свете. Впрочем, проехав еще с километр, она вспомнила, что симпатичного старичка-соседа, который до сих пор угощает Никиту конфетами (великовозрастный оболтус от этого комплексует почем зря, но конфеты берет и вежливо благодарит), тоже зовут Геннадием Анатольевичем. И на одной из подстанций есть знакомый старший врач Геннадий Анатольевич, очень достойный человек. Да, конечно, не в имени дело, а в отношении к его носителю.

Попадись сейчас Лычкин Елене на дороге, так, казалось бы, и переехала его без колебаний и угрызений, да еще бы и, переехав, назад сдала, повторяя маневр… «Вот сволочь! Красного Креста на нем нет! Хотя при чем тут крест, да еще красный? Лезет в голову с расстройства всякая чушь!»

Заехав в подстанционный гараж (с тех пор как какой-то придурок проколол ей сразу три колеса, Елена начала ставить свою машину здесь, беззастенчиво пользуясь служебным положением в личных целях), она увидела двух водителей, оравших друг на друга и размахивавших при этом руками. При ее появлении спорщики сразу же замолчали.

— Что вы раскудахтались, как две наседки? — зло спросила Елена. — Лучше по-тихому дайте друг дружке по морде, весь запал сразу и улетучится.

— Извините, Елена Сергеевна, — промямлил один из водителей, глядя на свои грязные берцы. — Это мы увлеклись…

— Увлекаются девушками, — так же зло сказала Елена, берясь за дверную ручку.

Водители промолчали.

По дороге к кабинету Елену попытались перехватить трижды.

Старшему фельдшеру она сказала:

— Не сейчас!

Диспетчер Сиротина, явно хотевшая нажаловаться на кого-то из врачей (на фельдшеров Сиротина жаловалась исключительно старшему фельдшеру), услышала:

— Завтра утром!

— Меня нет и сегодня не будет! — услышал доктор Старчинский, снова заикнувшийся насчет путевки на «переквалификацию».

Старчинский никак не мог усвоить, что администрация «скорой помощи» может дать путевку в двух случаях – когда есть кадровая потребность в данной специальности и когда есть личное расположение к желающему сменить специальность. От заведующей подстанцией здесь ровным счетом ничего не зависело, она могла лишь замолвить словечко, к которому вряд ли кто стал прислушиваться. Все давно уже усвоили, что, едва получив какую-нибудь узкую специализацию, молодежь уходила со «скорой» на более спокойную работу. Ну, если не все, то процентов семьдесят – наверняка.

Переодевшись, Елена заперла на ключ дверь кабинета, чтобы никто не вломился посреди разговора, и первым делом позвонила на мобильный Максу Федину, тому самому знакомому врачу психиатрической бригады. Тот на ее счастье оказался дома и мог свободно разговаривать.

— Я тебе так скажу, Лен, — начал Макс, выслушав проблему, — двадцать первый дурдом – это государство в государстве. Там очень… э-э… ушлый главный врач, некто Воронов. Он умеет дружить с нужными людьми. Я был свидетелем, как ему сходило с рук то, за что другой главный врач кубарем слетел с места. Партийная кличка у Воронова «Гусь». И это не по аналогии с птичьей фамилией, а потому что ему все проблемы как с гуся вода. Короче – говорят про него много разного, но ничего хорошего.