Доктор Данилов в тюремной больнице
Шрифт:
Бакланова встала и протянула Данилову руку. Рукопожатие у нее было по-мужски сильным.
— Не поминайте нас лихом, как говорится!
— Спасибо, Лариса Алексеевна. И вам всего хорошего. До свидания!
— Прощайте! — поправила Бакланова. — Так правильнее, у нас же тюрьма.
— Прощайте! — поправился Данилов и поспешил на автобус.
Вещи были собраны заранее, чтобы зайти взять сумки и уйти. Ключ обещал сдать Конончук, он же вызвался проводить Данилова до станции.
— Я тебя встретил,
В комнате Данилов долго задерживаться не стал: присел на дорожку, подумал о том, что больше он сюда возвращаться не станет, встал, повесил одну сумку на плечо, другую взял в руки (вещей было немного, потому что добрую половину он отвез домой в прошлые выходные), запер дверь и пошел к Конончуку.
— Будешь на посошок? — предложил тот, стоило только Данилову появиться в дверях. — Меня тут ностальгия одолела, купил нашего крымского хереса.
На столе, в окружении пакетиков с арахисом и курагой, стояла еще не открытая бутылка.
— Спасибо, но я не буду, — отказался Данилов.
Против хереса он ничего не имел, тем более против крымского, но рассиживаться и задерживаться в Монаково не хотелось. Пропустишь одну электричку, придется почти два часа ждать следующую.
— Как хочешь, — не стал настаивать Конончук. — Только поставь на минуточку сумки, я хочу вручить тебе памятный подарок!
Он оказался роскошным: деревянные шахматы ручной работы. Искусно вырезанные фигуры были хороши, доска с полем, обрамленным искусной резьбой в виде виноградной лозы, смотрелась бесподобно.
— Откуда такое чудо? — ахнул Данилов, поочередно беря в руки то белые, то черные фигуры, любуясь ими.
— Так делает один умелец из второго отряда, — ответил Конончук. — Представляешь, с таким талантом мужик зарабатывал на жизнь грабежами.
— Это зоновские? — изумился Данилов, переключая внимание с фигурок на доску. — Неужели?
— Они самые.
— Как же ты их вынес?
— Все мы люди, Вова. Если подойти, то при условии, что просьба твоя не очень наглая, всегда пойдут навстречу. Я ведь не только их с зоны вынес, но и чай на зону пронес…
— Что, так вот и пронес? — не поверил Данилов.
— Да, чай же не наркота, можно закрыть глаза. Сказал, что хочу сделать подарок хорошему человеку, и никаких вопросов не было. Рад, что тебе нравится.
Еще несколько минут Данилов восхищался подарком и благодарил, затем какое-то время ушло на перекладку вещей из сумки в сумку, чтобы освободить место для подарка, поэтому на станцию пришлось идти быстрым шагом.
— Если вдруг подвернется хорошее место фельдшера в Москве, дать тебе знать? — спросил Данилов на прощанье.
— Нет, спасибо, — Конончук широко улыбнулся. — Пока я работу менять не планирую, тем более что… Ну, в общем, у нас с Катериной роман…
— С
— С психологом Бендюговской, только это пока секрет. Ну, ты уезжаешь, все равно не разболтаешь.
— Да я бы и так не разболтал, — ответил Данилов. — И давно?
— Месяца полтора. Мы пока шифруемся, Катерина сплетен не хочет… Так что, если я куда и перееду, то скорее в Тверь, чем в Москву.
— Качественно вы маскируетесь, — одобрил Данилов. — И сам бы не подумал, и ничего не слышал. Любая разведка гордилась бы такими сотрудниками!
Электричка еще не успела набрать ход, а мысли Данилова уже переключились на Москву. Он представил себе, как сейчас приедет домой, разберет сумки, чтобы считать возвращение окончательно состоявшимся, сыграет на скрипке что-нибудь веселое, отзвонится Полянскому, затем, не торопясь, обсудит с Еленой дальнейшие жизненные планы.
«Дурак ты, однако, Вольдемар, — сказал внутренний голос. — Можно ведь было не выпендриваться, тогда бы и в тюремной больнице работать не пришлось».
— Usus est optimus magister («Опыт — лучший учитель» — лат), — вслух ответил Данилов.
Вагон был почти пуст: двое краснолицых мужиков сидели впереди Данилова у самой двери, сзади в противоположном ряду дремала, прижав к себе сумку, пожилая женщина. Поэтому реплика Данилова не привлекла ничьего внимания.
«Опыт не только учит, но и записей в трудовую книжку добавляет», — проворчал голос и умолк.
Читать не хотелось, пейзаж за окном за время многочисленных поездок туда и обратно был изучен до мелочей, да и не было ничего особенного в нем, поэтому Данилов достал мобильный и позвонил Полянскому.
— Привет, Игорь! Я возвращаюсь в Москву. Пока еще только отъехал от Монакова.
— «Возвращаются все, кроме лучших друзей,// Кроме самых любимых и преданных женщин.// Возвращаются все, кроме тех, кто нужней.// Я не верю судьбе, я не верю судьбе, а себе — еще меньше…» — изрядно фальшивя, пропел Полянский, некогда фанатевший от Высоцкого. — А я, представь себе, только что о тебе вспоминал. Надо бы, думал, хорошенько посидеть с Вовкой, так, как давно не было, поговорить по душам, вспомнить молодость…
Данилову, хорошо знавшему своего друга, нетрудно было поставить диагноз: очередное расставание с несостоявшейся спутницей жизни плавно перетекало в недолгий рефлексивно-ностальгический период.
— Ты расстался с… — Данилов замялся, припоминая имя последней девушки Полянского.
— С Линой, — подсказал Полянский. — Только я с ней не собирался расставаться… Это ее инициатива.
— Она тебя бросила? — притворно ужаснулся Данилов. — Ну она еще пожалеет об этом!
— Пока что я, — Полянский вздохнул. — К тому же все произошло так нескладно, можно сказать, ужасно.