Доктор Ф. и другие
Шрифт:
В эту самую минуту соседняя дверь, ведущая в печально знакомую мне темную комнату, вдруг робко приотворилась, и оттуда вместе с тяжелым запахом берлоги просочился жалобный Афанасиев бас:
— Товарищ енерал, а, товарищ енерал, мочи нэма, мне б тильки по нужди...
— Вот, еще один на мою голову, — проскрежетал дядя. — Одно только и умеешь. Ладно уж, давай, коли не терпится. Да смотри — чтобы без фокусов у меня!
— Якие тут хвокусы... — с мукой простонал Афанасий. Он вынырнул из-за двери и, волоча по полу кальсонные тесемки,
— Наплодилось дураков в мире — а я расхлебывай, — сказал дядя, косым взглядом проводив его. Благодаря верно взятой генеральской ноте, разговор мигом переломился в дядину пользу. Он снисходительно взглянул на меня: — Теперь насчет тебя, братец. Мне б тебя, голубец, в ежовые рукавицы — мигом бы уму-разуму научился. Твое счастье — мне недосуг. Ну да ничего, свет не без добрых людей, а то вон, я гляжу, вымахал ты — верста коломенская, а покамест дурак дураком. — В это мгновение он был уже до такой степени генералом, что даже Елизавета Васильевна только и решилась вопросительно на него взглянуть.
Дядя, однако, не торопился с объяснениями. Он взял пульт телевизора, нажал кнопку, и на экране возникла белоснежная ванная комната. Там перед зеркалом стоял бедняга Афанасий и, не подозревая о встроенной, видимо, где-то в углу телекамере, со скорбным видом отхлебывал из большого флакона одеколон.
— М-да... Работай с такими!.. — только покачал на это головой дядя и перевел взгляд на меня. — Так вот, мы за тебя, братец, возьмемся, — продолжал он. — Завтра же поедешь кой-куда вместе с остолопом этим Афонькой, там из тебя, гладишь, человека сделают.
— Ты что, всерьез это? — решилась наконец спросить Елизавета Васильевна.
— Да уж нашутились, кажись, — отозвался дядя. — Да, да, в самое пекло! Все мы когда-то начинали! — И опять посмотрел на меня: — А Корней Корнеич и не из таких гавриков людей делал! Так что давай-ка ты, брат, готовься, завтра с утра отчаливаешь. Про маршала-то нашего, про Корней Корнеича, небось, слыхал?
— Снегатырева? — удивился я.
— Именно! — подтвердил дядя.
— Но разве он еще... Ему же...
Орест Северьянович не дал мне договорить.
— Живой, живой, — подтвердил он, — покамест не на «Новодевичьем»!.. Оно, правда, девяносто восьмой годок пошел, однако — еще и какой живой! Нам бы всем такими!
— Но ведь у него там сумасшедший дом! — воскликнула Елизавета Васильевна.
При учете того, что пребывание в дядином доме также было вполне чревато дальнейшей отправкой на Канатчикову дачу, при этих ее словах я невольно поежился. К тому же дядя и сам подтвердил:
— Да, обстановочка, взаправду, та еще. Но все же как-никак я рядом, ежели что — подстрахую.
— Нельзя же так сразу, — вступилась было Елизавета Васильевна.
— Ничего, Лизок, — добродушно ответил дядя, — живем-то, чай, тоже сразу, не по кусочкам.
— Но что мне там?.. — встрял было я.
— Все-то ему сразу на тарелочке выложи! — улыбнулся дядя. —
— Вы думаете... думаете, я — ему?.. — спросил я с сомнением.
— Подойдешь, подойдешь, — ободрил меня дядя. — Я как ему сказал, что ты из моряков — он сразу ухватился: морячков он еще с гражданской уважает... И мой племяш к тому же, как-никак...
— Назови уж главную причину, — вмешалась Елизавета Васильевна. — Видите ли, Сережа, уклад у него в доме... как бы это получше выразиться... довольно-таки специфический. Кроме того, человек он весьма прижимистый, и если вы рассчитываете на какую-нибудь оплату...
— Вот вечно ты... — огорчился дядя. — Ну, положим, порядочки у него в доме, это правда, гм... требуют привычки, слабые душонки, бывает, и не выдерживают. Но мы-то, мы-то — не из пужливых, верно я говорю?.. А насчет Корнеевой скупости — так это, дружок, не права ты, душа у него широкая. Но и то подумать — два зятя, да сыновья с невестками, да внуки, да правнуки, всем отстегни. Да еще инфляцию прими в расчет — эвон какая! А эти щелкоперы — они ж слупят и с живого, и с мертвого. Сколько за работу заламывали — стыдно сказать!.. Расстались, короче говоря, не по-доброму, тут скрывать не буду...
— Еще скажи, что он с ними сделал!
— Ладно, ладно, мой-то племянник не из таких! А уж там, если войдешь к Корнею в доверие... Я тебя тогда в наш Центр приспособлю. В Центре, снова же, кто главный? Корней! В общем, дерзай, малыш! — Он взглянул на часы: — Ох ты батюшки! Пятый час утра! Часика через полтора уже и отъезжать надобно.
От близости этого темного Корней Корнеича я почувствовал нехорошую зыбь внутри, однако возразить дяде не решился. Да и не смог бы, пожалуй — так измотался за день, что спать сейчас хотелось больше, чем жить.
— Может, хотя бы выспаться ему дадим, — сказала сердобольная Елизавета Васильевна, — а то он, похоже, и не соображает что к чему.
— Некогда, некогда, дружок. А мы его, голубца, щас кофейком охолоним, — отчего-то повеселел дядя. — Пущай он, голубец, привыкает — у Корней Корнеича-то не больно бока отлеживают.
Я понял, что этот день, уже растянувшийся почти в целые сутки, похоже, не скоро для меня закончится. Через минуту из кухни уже доносилось довольное дядино мурлыканье. Я прислушался. Нехорошие слова были у той песни. «Напрасно старушка ждет сына домой! Ей скажут — она зарыдает!..» — напевал дядя, и шут его знает, уж не мою ли судьбу он в этот миг имел в виду.