Доктор Шерстихлоп
Шрифт:
Клесант не мог говорить от смеха. Казалось, комната — и та веселится! Это была такая потеха!
— Когда вы меня пригласили сегодня утром, я был в рабочей одежде, вот я и решил: дай-ка помоюсь, побреюсь хорошенько, да и зайду, объясню что к чему, — продолжал он уже более серьезно. Было в его голосе нечто свежее и терпкое, и это волновало сердце юноши.
— Но кто же вы на самом деле, и у кого вы служите?
— У вас.
— О, чепуха, не говорите глупостей.
— Это не чепуха и никакие не глупости. Я один из ваших сезонных рабочих. Еще не примелькался, тут вы правы. И все же я вкалываю на вас вот уже три месяца. Спросите управляющего,
— Лучше… потому что встретил вас в это утро!
— Вот и отлично. А теперь вы наглядитесь на меня еще и днем, и совсем поправитесь.
Последняя фраза была дерзка, и гость, произнеся ее, лишился большего, чем успел обрести. Его слова напомнили Клесанту, что он виноват в том, что позволил себе смех и резкие движения, и он ответил с укором в голосе:
— Совсем поправиться и почувствовать себя лучше — это далеко не одно и то же. Боюсь, никто не может поправиться, если болит душа. Простите, беседа меня утомляет. Это очень вредно для сердца.
И он закрыл глаза. И тут же открыл их снова. За короткое мгновение полутьмы его успело посетить курьезное, но приятное ощущение. Между тем перед ним продолжал стоять тот же молодой человек, только теперь уже в дальнем углу комнаты. Он улыбался. Он был дивный: свежий, как маргаритка, и сильный, как жеребенок. От его застенчивости не осталось и следа.
— Спасибо за чай, за угощеньице, сказал он, закуривая сигарету. — А теперь о том, кто я такой. Я фермер — или, вернее, собираюсь стать фермером. Пока я всего-навсего чернорабочий, за кого вы меня и приняли сегодня утром. Я не то чтобы наряжался нарочно или придуривался со своей болтовней. Немудрено сказать «Ага!», особенно когда ты оробел.
— Я вас испугал?
— Да, потому что я сперва вас не заметил.
— Мне показалось, вы искали грибы.
— Так оно и было. Мы всегда собираем грибы, когда проходим по парку, а потом продаем их на базаре. Я целое лето провел с этими людьми, вашими временными и постоянными рабочими, вроде меня, с бродягами, — я работал наравне с ними, думал, как они, если они вообще о чем-то думают. — Он помолчал. — Мне они нравятся.
— А вы им?
— Как сказать… — Он засмеялся, снял с пальца кольцо, подержал его на ладони, посмотрел и надел опять. Все его движения были точными и немного странными. — У меня совсем нет гордыни, да и с чего бы? Все что у меня есть — это мое здоровье, но и его я не всегда имел. Я знаю, что такое быть калекой, хотя нынче об этом никто и не догадается.
Он нежно посмотрел на Клесанта. Казалось, он говорил ему: «Подойди ко мне, и ты станешь таким же счастливым и сильным, как я». Затем он вкратце рассказал о своей жизни. Он коснулся лишь фактов, и к концу рассказа их набралось очень много. Его повествование предстало мужественной, чуточку романтичной историей, — ничем, однако, не примечательной. Ему уже исполнилось двадцать два года, он был сыном механика из Вулвергемптона. Два его брата тоже были механики, но сам он всегда брал пример с материнской родни и поэтому предпочитал сельскую жизнь. Все каникулы проводил на ферме. Потом война. После войны всерьез увлекся земледелием и прошел курс в Сиренстере. Учение завершилось прошлой весной, курс он окончил успешно, и родственники хотели было ссудить его деньгами, но сам он чувствовал, что после всего «стал чересчур мудреным», и решил «покопаться в навозе», понять народ, вместо того чтобы умствовать о народе. «А то потом будет слишком поздно». Так вот и пошел он
Наступило молчание. Клесант не знал, что сказать, и затрепетал.
— А звать меня…
— Да, конечно, как ваше имя?
— Позвольте, я напишу, и адрес тоже. Я оставлю вам оба моих адреса в Вулвергемптоне, а еще адрес моей здешней хозяйки, поэтому если вы когда-нибудь… У вас есть карандаш?
— Да.
— Не вставайте.
Он подошел и опустился на диван. От его тяжести диван всколыхнулся и осел. Тепло и сладость его тела поймали Клесанта в сети.
— А бумаги-то нет.
— Ничего, — сказал Клесант. Сердце его бешено колотилось.
— Лучше поговорим, верно?
— Да.
— Или даже не будем говорить… — Рука его оказалась близко, взгляд летал по комнате, которая стала наполняться золотой мглой. Он поманил, и Клесант очутился в его объятиях. Клесант часто гордился своей болезнью, но никогда — своим телом. Он никогда не помышлял о том, что его тело может порождать желание. Внезапное открытие выбило его из колеи, он пал со своего пьедестала, но не один, теперь было за кого держаться: широкие плечи, загорелая шея, губы, прикоснувшиеся к нему, чтобы прошептать: «И к черту Шерстихлопа!»
Шерстихлоп! Он совсем забыл о существовании доктора! Это слово прогрохотало меж ними и взорвалось отрезвляющей вспышкой, и он увидел в свете лет, которые уже миновали и которые еще грядут, как по-дурацки он себя вел. Легко сказать, к черту Шерстихлопа! Что за мысли! Его очаровательный новый друг, должно быть, сумасшедший. Он вздрогнул, отпрянул и воскликнул:
— Да как же вы можете такое говорить?
Тот не отвечал. У него был довольно глупый вид, он тоже отпрянул и забился в дальний угол дивана, утирая лоб. Наконец он вымолвил:
— Это плохой доктор.
— Отчего же? Он наш семейный врач, он лечит всех у нас в округе!
— Я не хотел показаться грубым, просто вырвалось. Мне просто необходимо было это сказать. Наверно, это прозвучало нелепо.
— Ладно, тогда все в порядке, — промолвил мальчик, которому очень хотелось быть утешенным. Но сияние прошло, и никакими усилиями его нельзя было воскресить.
Молодой человек достал недокуренную сигарету и поднес ее к губам. Видно было, что он порядком обеспокоен.
— Быть может, все же лучше будет объяснить, что я имел в виду? — спросил он.
— Как хотите, это неважно.
— У вас есть спички?
— Боюсь, что нет.
Он отошел в дальний угол комнаты и сел там. Потом заговорил:
— Буду с вами совершенно откровенен — я не пытаюсь морочить голову своим друзьям, как это делает ваш доктор. Только мне невыносимо сознавать, что этот тип приходит в ваш дом — в этот роскошный дом — а вы, такой богатый и важный на первый взгляд, в то же время так беззащитны и обмануты. — Голос его дрогнул. — Ладно, не будем об этом судачить. Вы правы. Мы нашли друг друга, а все остальное неважно, ведь был всего один шанс на миллион, что мы друг друга найдем. Я ради вас готов на все, даже на смерть, но и вы должны кое-что сделать для меня, притом немедля: откажитесь от услуг Шерстихлопа.