Доктор Великанов размышляет и действует

Шубин Алексей Иванович

– Да. Лошади любят хлеб с солью и сахар. Если после каждого взрыва давать ему небольшой кусок, он будет видеть во взрыве сигнал для лакомства.

– Этак мы и простимулироваться можем, – с сомнением проговорила Ульяна Ивановна, – ведь то и дело бабахает.

– Я буду давать понемногу, Ульяна Ивановна.

Так началось перевоспитание Мазепы.

Случилось, что поблизости от наших путешественников упал подбитый в воздушном бою немецкий самолет. Он врезался в землю со страшным

воем и взорвался.

Привязав лошадь к кусту, доктор Великанов и Ульяна Ивановна подошли к дымящемуся самолету, походившему на труп чудовища.

Доктора Великанова вид поверженного насмерть врага навел на глубокие размышления. Наступив на хвостовое оперение, он некоторое время задумчиво рассматривал сложное устройство машины, затем сказал:

– Если бы, Ульяна Ивановна, два года назад мне кто-нибудь сказал, что я буду радоваться гибели человека, я, несомненно, был бы глубоко возмущен и, разумеется, был бы не прав, потому что фашизм уже существовал и будущее можно было предвидеть. Говоря совершенно откровенно, я должен сознаться, что, прожив шестьдесят два года, я не успел узнать самого себя. Как я ошибался!

Уразумев, что доктор упрекает не кого-нибудь, а самого себя, Ульяна Ивановна сочла необходимым возразить:

– Уж так-таки и ошибались! Больница-то, чай, как игрушечка была. И все вы знали, пока при своем деле были.

– Нет, Ульяна Ивановна, многого я даже не предполагал.

– Что же такое новое вы нынче узнали?

– Да хотя бы то, что во мне, как в каждом порядочном русском человеке, есть военные задатки. Во мне шестьдесят два года дремал воин. И кто знает, может быть, при других обстоятельствах я был бы теперь прославленным героем.

Трудно было описать удивление, даже смятение, охватившее Ульяну Ивановну при таком заявлении доктора. При всем своем к нему уважении, она не могла представить его военным человеком.

– Что-то, батюшка чудное вы говорите, – начала Ульяна Ивановна, – или уж я из ума выжила – вас понимать перестала. Люди по специальности делятся, и кто же в доктора пойдет, если все военными станут? Докторское сословие тоже надобно, – очень приличное сословие.

– Против этого я не спорю, но, мне кажется, из меня мог бы выйти неплохой командир, – настаивал доктор.

Его упрямство толкнуло Ульяну Ивановну на рискованную откровенность.

– Не сердитесь, Арсений Васильевич, но у вас для военного героя даже физической комплекции мало.

Доктор Великанов улыбнулся, сошел с хвоста самолета и, подойдя к Ульяне Ивановне, положил руку на ее большое круглое плечо.

– Я и не думаю сердиться, Ульяна Ивановна, но могу опровергнуть вас многочисленными примерами. Сам Суворов вовсе не был великаном. Можно быть человеком маленького роста и большим героем.

– Будто уж Суворов маленький был? – усомнилась Ульяна Ивановна. – Рисуют его только маленьким. Жил давно, вот

и позабыли, какой он на самом деле был. И хоть бы и так, все равно для военного человека солидность желательна. Да и на гражданской службе представительность требуется.

– Если так, Ульяна Ивановна, я, наверно, был неважным главным врачом? – ехидно спросил доктор Великанов, на которого напал веселый стих.

Поняв, что она попала впросак, Ульяна Ивановна покраснела.

– Что же вас с другими равнять, Арсений Васильевич? Вы – особая статья: человек культурный, и лицо такое, что сразу видно…

– А солидности-то все-таки нет? – сказал доктор, любуясь смущением Ульяны Ивановны.

Хуже всего было то, что Ульяна Ивановна никак не могла понять – шутит доктор или говорит серьезно. Она даже вспотела при мысли, что, может быть, обидела доктора, и в отчаянии решилась на самоунижение: на осмеяние собственной солидности, которой втайне гордилась.

– А интеллигентность-то, Арсений Васильевич! Меня, например, взять или вас! Даже пословица такая сложена: «Велика Федора, да дура, мал клоп, да вонюч».

Выпалив этой пословицей, Ульяна Ивановна обомлела от ужаса. Она думала привести другую, где фигурировал не клоп, а золотник, но впопыхах перепутала.

Но доктор Великанов и не думал сердиться.

– Ну вас совсем, Арсений Васильевич! Я и говорить-то с вами не умею, а вы надо мной смеетесь, с толку сбиваете. Я ведь то хотела сказать, что героем всякий при своем деле может быть, лишь бы народную пользу выше себя ставил.

– Вот это золотые слова, Ульяна Ивановна! – воскликнул доктор. – И я берусь вам доказать вашу собственную правоту на множестве примеров, которые мы каждый день видим вокруг себя.

– Уж и множество! Где же герои ваши? Ездим, ездим, а героев что-то не находится.

Доктор Великанов изумленно посмотрел на Ульяну Ивановну.

– Как? – уж совершенно серьезно спросил он. – Вы не видите героев?

– Где же они?

– Да кругом нас, сколько угодно…

– Не вижу, батюшка Арсений Васильевич, не вижу…

– Придется мне вам их показать.

– Обязательно даже.

Подобные разговоры, возникавшие между ними не раз, никогда не приводили к согласию. В одном случае дело дошло даже до спора.

Виновником его явился солдат-связист, доставленный. Ульяной Ивановной к доктору с тяжелым ранением кисти левой руки. Ампутацию доктор Великанов сделать не мог, но остановить кровь и наложить повязку было в его силах.

Покончив с этим делом, доктор распорядился:

– Положите его на траву и отправьте с военной машиной в госпиталь.

Но тут произошло нечто неожиданное: красноармеец рассердился.

– Вовсе я не желаю в госпиталь! Мне дальше идти нужно.

Он подхватил винтовку и желтый ящик полевого телефона.