Долгая и счастливая жизнь
Шрифт:
Теперь уже можно было успокоиться, они немножко поболтали ни о чем, но разговор скоро замер — с берега приплелась Сестренка, сказала, что она умучилась, и рухнула на песок. И запела гимн «Хвала господу нашему» (ее любимый мотив); всех сильно разморило от низкого предвечернего солнца, проникавшего сквозь сосны, и оказалось, что сейчас самое время немножко соснуть. Майло и Уэсли как были в плавках, так и растянулись на песке, не подстелив ничего под голову, а Розакок прислонилась спиной к другой стороне сосны, под которой полулежала Сисси, и все подремывали (кроме Мамы, которая никогда не позволяла себе сомкнуть глаза до захода солнца),
— Майло, мы же на озере договорились, что ты спросишь.
Майло очнулся и спросил:
— Мама, у тебя что-нибудь найдется в смысле пожевать?
— На нас шестерых хватит, — отозвалась Мама, — и мы закусим, когда это племя уедет. (Мама имела в виду семейство Гаптонов, которое невозможно было насытить.)
Шел шестой час вечера. Озеро совсем опустело, если не считать какого-то незнакомого старичка на автомобильной камере, который заснул, укачавшись на воде, и проснулся, когда вода стала неподвижной, а в тени сосен почти уже никого не осталось, и если бы не вышка с подрагивающим трамплином да шаткая с виду деревянная горка-скат для детишек, то и не скажешь, что это озеро — место развлечений. Сигналом к разъезду послужило появление Сэмми, который вернулся с похорон все в том же синем костюме и подогнал грузовик прямо к самым ногам мистера Айзека, застегнул ему воротник рубашки, взял на руки и посадил в машину, потом погрузил креслице и кивнул в сторону Розакок. Она ответила ему кивком, и он уехал, а Майло сказал:
— Вот этот черномазый и погубил Милдред.
— Можешь доказать? — спросила Розакок.
— Нет, мэм, и твоя подружка Милдред тоже не смогла бы. Если лезешь под циркулярную пилу, где уж тут разобрать, который зубец тебя порезал.
Розакок судорожно глотнула, но ничего не ответила. Остальные тоже молчали. Разрядки ради они стали глядеть в сторону Гаптонов. Все Гаптоны, кроме Маризы, валялись на песке, но в доказательство, что не спят, усердно били на себе комаров. На самом же деле они просто тянули время, стараясь выяснить планы Мастианов: то и дело подымалась чья-то голова и поглядывала, не пахнет ли приглашением на ужин. От этого Майло просто взбеленился, и, когда заорал Фредерик, Майло сказал так, чтоб слышала Мариза:
— Титьку ему надо сунуть, вот что!
— И остальным тоже, — добавил Уэсли.
— Ш-ш! Тихо! — зашикала Мама.
И Сисси простонала:
— Он с полудня уже два раза сосал. Молчи, а то она опять грудь вывалит.
Наконец, потеряв надежду на бесплатный ужин, Гаптоны стали собираться домой. Мэйси поднялся и сказал:
— Поехали ужинать, — он бессмысленно махнул рукой в сторону Майло и пошел к своему грузовику. Семейство побрело следом, и, когда оно уселось в машину, Сестренка сказала:
— Ну все, Мама. — Мама оглянулась. Гаптоновский грузовик не трогался с места, но она решила, что теперь ничто не грозит, и вытащила рагу, цыплят и целую коробку яиц (нафаршированных еще с утра), до которых никто не дотронулся, кроме Майло.
Гаптоны так и стояли на месте — может, бензину в мотор перекачали, — но Мастианы, даже Сисси, уже набросились
— Иди займись, старик, — сказал Майло, и Уэсли шагнул ей навстречу с глупой ухмылкой, а Уилли Дьюк ответила ему такой же ухмылкой, словно у них был какой-то свой секрет. И она стояла рядом, лицом ко всей группе, и что-то шептала Уэсли своим крохотным ртом.
Она так туго заплела свои мокрые волосы в косички, что брови были приподняты, словно от удивления, на красном лице выделялся совсем белый нос, и, как всегда, платье на ней точно с куклы-бебешки, она бы и на похороны в таком явилась (в жаркий день) — коротенькие рукавчики буфами на мускулистых руках и подол выше пухлых, со складками, колен.
Розакок не промолвила ни слова. Она проглотила то, что было у нее во рту, и поставила свою тарелку на землю. Кусок не шел ей в горло, словно его сдавило кулаком.
— Наподдай ей, Роза, — сказал Майло.
— Утихни! — бросила Розакок, и он утих.
Уилли Дьюк пошептала и пошла к машине, и, когда, Уэсли, ухмыляясь, вернулся ужинать, Роза не могла на него смотреть, но хмурым взглядом заставила молчать Майло, которого распирало любопытство. Уэсли ел с аппетитом и ни словом не обмолвился о наглом поведении Уилли Дьюк, а все остальные смотрели в землю, щипали травинки и вертели в пальцах сухие стебельки. Наконец Майло не выдержал:
— Много их еще у тебя, Уэсли?
— Кого? — спросил Уэсли, отлично понимая, о чем речь.
— Девок, что за тобой бегают. Наверно, они стоят вдоль всей дороги отсюда до Норфолка и ждут, когда ты проедешь мимо.
— А Майло спит и видит, как бы ему заполучить хоть парочку, Уэсли, — сказала Сисси, но Уэсли так и не ответил ни «да», ни «нет». А Розакок сидела, точно в рот воды набрав. В том-то и беда, что Уэсли никогда ничего не отрицает.
— Откуда ты знаешь, может, у меня их полный сарай, — сказал Майло.
— Ничего, голубчик, у Сисси теперь есть ключ от этого сарая. — И Сисси похлопала себя по животу, очевидно, он-то и был ключом.
Мама удивилась, как это у них языки поворачиваются говорить такое при Сестренке — при всех.
— Мы просто шутим, Мама, а тебя никто не просит встревать.
— А я не встреваю, можете не беспокоиться, сэр. Я о твоем брате думаю, как бы ему сегодня было хорошо здесь.
Уже несколько недель никто и не вспоминал о Рэто, и все на минуту притихли.
— Он и там небось как сыр в масле катается и ест сколько влезет, — сказал Майло. (Рэто уже четыре месяца служил в армии вестовым. Ему надоело работать на Майло, который командовал им на поле, и в начале апреля он улизнул в Роли, разыскал, где набирают в армию, и заявил, что желает быть солдатом. Его спросили, в каком роде войск он хочет служить, и он ответил: «В кальвалерии». Ему сказали, что кавалерии уже десять лет не существует, а вот как насчет инфантерии? Он спросил: «Это солдаты, которые пешком воюют?» Ему ответили, что да, и если он не возражает служить вестовым, тогда пожалуйста, и он сказал: «Ладно».)