Долгая прогулка
Шрифт:
— А я думал. Не о самом призе, а о деньгах.
— Богачи не войдут в Царствие небесное, — сказал Гэррети. Он обгладывал свои ноги — то единственно, что могло ему помешать узнать, существует Царствие небесное или нет.
— Аллилуйя, — сказал Олсон. — После проповеди будут поданы прохладительные напитки.
— Ты верующий? — спросил Бейкер у Гэррети.
— Не особенно. Просто я не жадный до денег. — Ты был бы, если бы вырос на картофельном супе и капусте. Мясо только по праздникам.
— Может быть, — согласился
— Да, с собой деньги все равно не заберешь, — сказал Макфрис. Он опять улыбался своей кривой улыбкой. — Так ведь? Мы ничего не приносим сюда и, конечно, ничего не уносим.
— Да, но промежуток лучше прожить в комфорте, — сказал Бейкер.
— Комфорт! — сказал Гэррети. — Если один из этих болванов тебя пристрелит, тебе уже будет все равно.
— Но сейчас-то мне не все равно, — не унимался Бейкер.
— А если ты выигрываешь? Представь себе, ты месяц думаешь, как ты распорядишься деньгами, а потом выходишь из дома и — бац! — попадаешь под такси!
С ними поравнялся Гаркнесс.
— Со мной это не пройдет, — сообщил он. — Как только я получу деньги, я куплю целый парк машин. Никогда не буду ходить пешком.
— Вы не поняли, — Гэррети эта тема почему-то взволновала.
— Картофельный суп или черепаховый, особняк или хижина, — все равно потом тебя положат в ящик, как Зака или Эвинга, и все. Нужно просто принимать все, как есть, вот что я хочу сказать.
— Какое красноречие! — иронически сказал Макфрис.
— А ты? — повернулся к нему Гэррети. — Что ты планируешь?
— Сейчас лично я планирую почесать яйца.
— Так вот, — продолжил Гэррети мрачно. — Вся разница в том, что мы можем умереть прямо сейчас.
Наступило молчание. Гаркнесс опять принялся протирать очки. Олсон еще больше побледнел. Гэррети начал жалеть, что сказал это.
Тут кто-то сзади позвал:
— Слушайте! Эй!
Гэррети оглянулся, уверенный, что это Стеббинс, хотя он никогда не слышал его голоса. Но Стеббинс шел, все так же смотря вниз.
— Что-то я отключился, — сказал Гэррети, зная, что отключился на самом деле не он, а Зак. — Хотите печенья?
Он раздал печенье, и наступили пять часов. Солнце повисло над горизонтом. Земля будто перестала вращаться. Те трое или четверо, кто еще шел впереди, замедлили шаг и смешались с остальными.
Гэррети чуть не споткнулся о брошенный пояс. С удивлением он поднял глаза. Олсон держался за талию.
— Я… Уронил. Хотел съесть что-нибудь и уронил, — он засмеялся, чтобы показать, как это глупо, но резко оборвал смех. — Я голоден.
Никто ему не ответил. Все уже ушли вперед, и подобрать пояс было некому. Он лежал на белой линии, как свернувшаяся змея.
— Я голоден, — повторил Олсон.
“Майор сказал, что любит остряков", — сказал Олсон когда-то. Теперь он уже не выглядел
— Держи, — он протянул сыр Олсону. Олсон взял его, ничего не сказав. — Мушкетер, — сказал Макфрис с той же кривой улыбкой.
К половине шестого стало темнеть. В воздухе закружились первые светляки. В низинах клубился молочно-белый туман. Кто-то впереди спросил, что будет, если туман заволокет дорогу.
Ответил голос Барковича:
— А ты как думаешь, балда?
“Четыре выбыли, — думал Гэррети. — Восемь с половиной часов в пути, и выбыли только четверо. Но всех я все равно не переживу. Хотя почему бы и нет? Ведь кто-то…”
Разговор замолк, и воцарилась тяжелая тишина. Их окружала темнота, в которой таинственно плавали островки тумана. Гэррети вдруг до смерти захотелось прижаться к матери, или к Джен, или к любой другой женщине, и он удивился, зачем он здесь и что он здесь делает. Впрочем, он был не один — рядом блуждали в темноте еще девяносто пять таких же болванов. В горле у него опять застрял слизистый шар, мешая глотать.
Впереди кто-то тихо всхлипывал, потом все опять затихло.
До Карибу оставалось десять миль. Эта мысль немного успокаивала. Он жив, и незачем думать о том, чего пока еще нет.
Без четверти шесть донесся слух об одном из предыдущих лидеров по имени Трэвин. Теперь он медленно, но верно отставал, и кто-то сказал, что у него диаррея. Гэррети не мог в это поверить, но, увидев Трэвина своими глазами, понял, что это правда. Бедный парень все время подтягивал штаны и каждый раз получал предупреждения. Гэррети удивился, почему он вообще не снимет штаны. Лучше идти с голым задом, чем валяться мертвым.
Трэвин согнулся, как Стеббинс с его сэндвичем, и каждый раз, когда он вздрагивал, становилось ясно, что у него снова схватило желудок. Гэррети сам почувствовал тошноту. В этом не было никакой тайны, никакого ужаса — просто парень, которого прохватывал понос. Ужасными были только последствия.
Солдаты внимательно следили за Трэвином. Они ждали. Наконец бедняга присел, не смог встать, и они пристрелили его со спущенными штанами. Он перекатился на спину, устремив оскалившееся лицо к небу. Кого-то стошнило, и ему влепили предупреждение.
— Вот и следующий, — сказал Гаркнесс.
— Заткнись! — прошептал Гэррети. — Просто заткнись.
Все молчали. Гаркнесс с пристыженным видом снова стал протирать очки.
Того, кого тошнило, не застрелили.
Они миновали компанию веселящихся тинэйджеров, попивающих коку.
Юнцы узнали Гэррети и наградили его овацией. У одной из девушек были потрясающие груди, и ее приятель жадно смотрел, как они трясутся, когда она прыгала.
Гэррети решил, что из него вырастет настоящий маньяк.