Долгая прогулка
Шрифт:
— Все в порядке.
При звуке его голоса Баркович вздрогнул, и Макврайс сказал ему:
— Не с тобой, убийца. С тобой никогда не будет все в порядке. Так что давай, жми.
— Сожрешь ты меня, что ли? — прорычал Баркович.
— По-моему, из-за меня у тебя возникли неприятности, — тихо проговорил Гаррати.
— Я же тебе сказал: долг есть долг, справедливость есть справедливость, и конец есть конец, — спокойно ответил Макврайс. — В другой раз я этого не сделаю. Хочу, чтобы ты знал.
— Я понимаю, — сказал Гаррати. — Я только…
— Не делайте мне больно! — завопил кто-то. —
Рыжий парень в рубашке из шотландки: полы завязаны узлом на поясе. Он остановился посреди дороги и плакал. Ему вынесли первое предупреждение. Тогда он потрусил к фургону: слезы оставляли светлые полосы на грязных потных щеках, рыжие волосы пламенели на солнце.
— Не надо… Я не могу… Пожалуйста… Моя мама… Я не могу… больше… Ноги…
Он попытался ухватиться за борт кузова, и один из солдат ударил его по рукам прикладом карабина. Парень заорал и свалился на дорогу.
Теперь он кричал опять, на одной невероятно высокой ноте, такой высокой, что от его крика, наверное, треснуло бы стекло, кричал и кричал:
— Мои ноооооооооооо…
— Боже, — пробормотал Гаррати. — Почему он не остановится?
Крик все продолжался.
— Думаю, не может, — тоном врача произнес Макврайс. — Его ноги попали под задние колеса.
Гаррати взглянул, и желудок его подпрыгнул. Макврайс был прав. Неудивительно, что рыжий кричал про ноги. Их уже не было.
— Предупреждение! Предупреждение тридцать восьмому!
— …ооооооооооооо…
— Я хочу домой, — очень тихо сказал кто-то за спиной Гаррати. — Боже милостивый, я так хочу домой!
Несколько мгновений спустя рыжий парень был мертв.
— Во Фрипорте я увижу свою девушку, — поспешно сказал Гаррати. — У меня не будет предупреждений, и я смогу ее поцеловать, Господи, как мне ее не хватает, Господи Иисусе, ты видел его ноги, Пит? А они все равно предупреждали его, как будто думали, что он встанет и пойдет…
— Еще один ушел в Серебряный город, — пропел Баркович.
— Заткнись, убийца, — рассеянно сказал Макврайс. — Она красивая. Рей? Твоя девушка?
— Она прекрасная. Я люблю ее.
Макврайс улыбнулся:
— Собираешься жениться?
— Угу, — кивнул Гаррати. — Мы станем мистером и миссис Образец, четверо детей и пес колли, его ноги, у него же ног не было, они переехали его, это же против правил, кто-то должен сообщить, кто-то…
— У тебя будет два мальчика и две девочки, я правильно понимаю?
— Да, да, она красивая, только зря я…
— А старшего сына ты назовешь Реем-младшим, а собака станет есть с тарелки, где будет написано ее имя, так?
Гаррати медленно, как пьяный, поднял голову:
— Ты смеешься надо мной? Или что?
— Нет! — выкрикнул Баркович. — Он срет на тебя, парень! Не забывай. Но я за тебя спляшу на его могиле, не беспокойся. — Он загоготал.
— Заткнись, убийца, — сказал Макврайс. — Рей, я не издеваюсь над тобой. Давай-ка отойдем от убийцы.
— Поджарь себе задницу! — закричал им
— Она тебя любит? Твоя девушка? Джен?
— Думаю, да, — ответил Гаррати.
Макврайс медленно покачал головой:
— Вся эта романтическая брехня… Знаешь, в ней есть правда. По крайней мере для кого-то и на короткое время. Для меня, например. Я был таким же. — Он посмотрел на Гаррати. — Ты все еще хочешь услышать про шрам?
Они миновали поворот, и их весело приветствовали дети, высыпавшие из домика на колесах.
— Да, — сказал Гаррати.
— Зачем?
Он посмотрел на Гаррати, но его опустошенный взгляд был, вероятно, обращен внутрь.
— Я хочу тебе помочь, — сказал Гаррати.
Макврайс глянул вниз, на левую ногу.
— Мне больно. У меня теперь плохо двигаются пальцы на ногах. Не сгибается шея и болят почки. Гаррати, моя девушка оказалась сукой. Я пошел на Долгую Прогулку по тем же причинам, по каким другие нанимаются в Иностранный легион. Как сказал один великий поэт рок-н-ролла, я отдал ей сердце, она в него всыпала перца, давайте ж сыграем скерцо.
Гаррати молчал. Половина одиннадцатого. До Фрипорта еще далеко.
— Ее звали Присцилла. Ну, догадываешься? Я был типичным маленьким романтиком, мое второе имя Мун-Джун. [19] Я целовал ее пальцы. Я даже читал ей Китса на заднем дворе, когда дул подходящий ветер. У ее отца были коровы, а запах коровьего дерьма, мягко говоря, плохо сочетается с поэзией Джона Китса. Может, стоило почитать ей Суинберна, [20] когда ветер дул в другую сторону. — Макврайс усмехнулся.
19
Лунный Июнь (англ.).
20
Джон Китс (1795–1821), Алджернон Чарлз Суинберн (1837–1909) — крупнейшие английские поэты-романтики.
— Ты искаженно представляешь свои чувства, — сказал Гаррати.
— Нет, Рей, это ты все видишь в ложном свете, хоть это и не имеет значения. Помнится же только Великая Сказка, а не то, как ты шептал в ее коралловое ушко слова любви, а потом приходил домой и терзал свою плоть.
— Ты по-своему искажаешь, я по-своему.
Макврайс, казалось, не услышал его.
— Для всех этих вещей слова слишком тяжеловесны, — сказал он. — Джей-Ди Сэлинджер… [21] Джон Наулз… даже Джеймс и Кирквуд и этот тип Дон Бридс… Понимаешь, Гаррати, все они разрушили отрочество. Сейчас шестнадцатилетний мальчишка уже не в состоянии сколько-нибудь чистым языком говорить о муках первой любви. Сразу начинаются грубости в духе этого гнусного Рона Говарда.
21
Джером Дейвид Сэлинджер (р. 1919) — американский писатель, автор знаменитой психологической повести «Над пропастью во ржи».